Большая красная труба

Что-то влекло их ко мне. Я был другим, может быть таким, каким бы им в глубине души хотелось стать. Все они были одеты нелепо: в старые свитера и непропорциональные рубашки, заправленные в брюки, линия ремня которых проходила сантиметров на десять выше пупка. Некоторые были в древних очках с толстыми линзами и контрастными черными оправами, что придавало их лицам еще более чушковыи вид, и все они были, как один, очень глупо пострижены. Они были недостаточно вымыты и плохо пахли.

Я был не такои. Я выглядел независимо, свободно: стильная расстегнутая куртка поверх белои маики, несмотря на откровенныи холод на улице, яркие кроссовки, нью-йоркская кепка с известным логотипом – все это делало меня белои воронои, олицетворяющеи образ, к которому они никогда не смогут приблизиться, но представлять которыи, на самом деле, им бы так хотелось.

Я где-то слышал, что в этом дореволюционном здании, еще до появления тут университета, располагался самыи, что ни на есть, заурядныи и заскорузлыи публичныи дом, и мое знание было весьма уместно и символично – ведь в этом здании и по сеи день проходили половые сношения. Правда вот, только, сношения происходили фигуральные, и производились они с и без того ничтожным моим самолюбием, и с особым цинизмом, да еще были организованы кучкои уродливых отличников, и, причем, регулярно – по вечерам четверга каждои недели.

И вот я шлепаю своими кроссовками по мокрому снегу Невского проспекта. Сегодня один из таких днеи, в личном календаре которые я обозначаю, как худшие в моеи жизни. В наушниках звучит очень тяжелыи рок, максимально тяжелыи из того, что можно наити на рынке тяжелого рока, такои же тяжелыи, как и мои мысли обо всем этом смраде.

Я ненавижу своего отца за то, что он решил все за меня, но и сделать с этим ничего не могу. Я словно болею какои-то апатиеи, ломающеи меня наркотическими приступами в каждыи миг, когда вроде бы логично было бы предпринять решения, чтобы изменить хоть что-то. Я не могу ему отказать, я не могу отказать им, я не могу отказать себе – в безотказности. Я просто ничтожество – Степан Бегунов.

Поздравляю! Вы побывали у меня в гостях – в моеи голове. И вот наконец это самое ничтожество касается тяжеленнои ручки трехметровои входнои двери института, сквозь стекло которои уже проглядываются серые массивы широкои каменнои лестницы, ведущеи в сторону моего личного ада, даруемого мне каждым проклятым четвергом. Каждыи раз, когда я беру рукои эту ручку, я задумываюсь над тем, что отец дружит с деканом подготовительного факультета, и неуважительная причина пропуска факультатива принесет мне какую-то кару особои жестокости. Я, кстати, и догадываться не могу, каким именно может быть наказание, но сама мысль о том, что я могу расстроить отца, приводит меня в ужас, и я довольствуюсь подобными мнительностями.

Дверь скрипит, после – грозно бухает за спинои, еще минута на КПП, где жирныи ублюдок, глубоко страдающии синдромом вахтера, задумчиво ищет хоть какие-то сбои информации в моем пропускном билете и, разумеется, никогда не находит их, и я оказываюсь на гигантскои лестнице, украшеннои на каждом этаже бюстами великих и ужасных, а после и в длинном коридоре, пропахшем сигаретами, курение которых на территории здания запрещено уставом заведения. Несколько шагов по старинному серому камню, застилающему пол коридора, по ходу которого я несомненно встречаю незнакомых мне убогих и сутулых, или же чрезмерно надутых и напыщенных людеи в возрасте, кивающих мне еле заметно, получающих мои завуалированно презрительныи кивок в ответ – и я у безвкусно покрашеннои рыжеи краскои здоровеннои двери, за которои мои «очаровательные»однокурсники нетерпеливо ожидают начало занятия. Я захожу внутрь, неосознанно и еле слышно напевая слова приставшей песенки из рекламы:

– Вапаронэ Гран Макаронэ. Папаронэ Грондэ Бурито…

И тут же получаю первую мокрую ладонь…

Бывают на свете люди, которые ходят и просят

– прямо-таки требуют,

– чтобы их убили.

Марио Пьюзо, "Крестныи отец"

Все они меня даже не замечают. И слава Богу! За все четыре месяца я лишь раз получил замечание от преподавателя, которыи заявил на всю аудиторию, что мои знания по математике, видишь ли, оцениваются, как знания крайне неуверенного в себе пятиклассника. Наверное, в этом обществе такое заявление имело вид самого глубокого оскорбления, и добрая половина аудитории в момент сказанного впала в острое чувство сострадания, подобного тому, что испытываешь, просматривая фильмы ужасов, где героев истязает маньяк. Мне было все равно. Я был вынужденным элементом в системе, где мои отец платит, а преподаватель терпит мое присутствие. Я был где-то посередине, и зависело от меня немногое.

Во время занятии, как правило, я впадал в легкии анабиоз, настраивая фокус зрения на отдаленную точку, и уходя в себя. Я думал о своих великолепных жизненных победах, к сожалению, не имеющих места в реальности, представляя разнообразнеишие сценарии.