Большая стирка

— Соседи.

— А я думал — медведи! (Смех в зале).

— Тук-тук!

— Кто там?

— Медведи!

— А я думал: соседи! (Смех в зале).

— Тук-тук!

— Кто там?

— Соседи — медведи! (Гомерический смех в зале).

Муж тоже хохотал, в восторге молотил кулаком по коленке. Кричал:

— Надь, иди сюда! Тут это… Умора! Придумают же, ах, черти!

Оглядывался на моё тоскливое лицо, приглашая присоединиться к веселью. А мне хотелось себя больно ущипнуть. Ведь не может быть, чтобы зал был битком набит кончеными идиотами, а я одна такая умная и тонкая.

И ещё мне очень хотелось развестись с мужем.

Ничего, сжились, привыкли, притёрлись. Теперь я понимаю мужа. Он приходит из цеха измождённый, с осунувшимся почерневшим лицом, с обвисшими тяжёлыми руками. От него пахнет маслом: не сливочным, а машинным.

Зарплата жалкая, станки гнилые, цех дырявый — душегубка летом и морозилка зимой, с потолка течёт. Начальство зверствует, по семь кабинетов с креслами и секретаршами на одного работягу. В полном соответствии с пословицей: «Один с сошкой — семеро с ложкой».

Муж говорит, что это хорошо, что в виртуальном пространстве существуют идиотские типажи Петросяна и семейки сериальных придурков, вроде Ворониных и Букиных. Это хорошо, потому что можно как-то жить дальше в этом безумном, безумном и так далее мире.

Телевизионные «гы-ы» — даже не спасательный круг — это поплавок. Малонадёжный, дурацкий, шутовски подскакивающий, но худо-бедно удерживающий на плаву. А под ногами многокилометровая пустота. И не видно берегов.

Так получилось, что мы с Кирой Григорьевной варили борщ в один день. У меня в борщеварении тоже есть своя фишка. Я добавляю порошок из кореньев и сушёных белых грибов. Звучит ведьмински, но ведь все женщины немножко ведьмы, нет? А борщ — чем не сильнодействующее приворотное зелье?

Значит, добавляю размолотые грибы и корешки в самом конце священнодействия, когда бульон приобретает насыщенные натюрмортные цвета. На его поверхности, как на анимационной карте прогноза погоды, непрестанно сливаются и расходятся драгоценные дрожащие озёрца прозрачного жирка. Подсыпаю в млеющее варево островки зелени — и выключаю огонь.

И отхожу. Я как художник — откладывающий перепачканные кисти. Я как хирург — выбрасывающий использованные инструменты. Я с лязгом высыпаю в раковину окровавленные, в томатном и свёкольном соке, ножи и тёрки. Устало и удовлетворённо омываю руки, перепачканные всеми цветами радуги.

Теперь борщ пусть сам на себя поработает. Вернее, отдохнёт, придёт в себя. Часика полтора повздыхает, понабирает сытной пряности, под плотной крышкой дойдёт до кондиции.

А как я уже говорила, стояла несусветная жара. Через три часа борщ дошёл до состояния полного и безоговорочного прокисания и вспучивания.

Возможно, нам с Кирой Григорьевной нужно было с утра заглянуть в кулинарный гороскоп. Возможно, коварное расположение планет и нахождение Луны в Весах или каком-нибудь капризном Льве, — все эти лукавые астрологические штучки-дрючки — предостерегали, слёзно умоляли, криком кричали, категорически заклинали хозяек варить именно борщ именно в этот день и час…

Я испытала шок. Борщ — это всегда сумма труда, времени, продуктов, плюс щепотка души. Я варю его в вёдерной кастрюле на четыре дня. Потому что такой вкуснянской еды должно хватать надолго и на всех: и на своих, и на входящих в этот дом. И потому, что чем борщ дольше стоит, тем он вкуснее.

Что я скажу мужу, который уже трижды звонил и интересовался, на какой стадии сотворения находится его любимейшая еда. Волновался, что я переварю мясо, что капуста перестоит, потому что я вечно… Мы даже немножко поссорились.

Вместо борща он ужинал наспех сооружённой похлёбкой из горохового концентрата. Сыпал прибаутками насчёт супа с подвохом, который «в любой момент может сделать комплимент». Поглядывал на меня, убитую горем, и решил приподнять мне настроение:

— Слушай, бывают же суточные, кислые щи. Может, существует суточный борщ и мне его попробовать? Хотя нет… Ты же знаешь мой нежный желудок. Пронесёт со свистом. Как ракету.

Я убито молчала.

— Ну что ж, — продолжал он неуверенно хохмить, — хоть на бензине сэкономим. Буду добираться на работу и обратно без машины, на выхлопах. Со скоростью реактивного самолёта. Газовым топливом ты будешь заправлять бесперебойно. Вон его, топлива, целая кастрюля.

Очень смешно. Моё ледяное, айсберговое молчание не смущало мужа.

— Хотя опять же нет. Боюсь, буду проноситься над пунктами назначения без остановки. Ты же знаешь возможности моего желудка. Если только регулировать выработанную энергию… Как думаешь, пробка от шампанского подойдёт?

Дальше муж внёс дополнительное рационализаторское предложение об использовании в качестве дизтоплива весёлого и громкого горохового супа. Правда, в цеху объявят угрозу химической атаки и обвинят его в газовом терроризме. В применении особо жестокого и циничного оружия массового поражения…

Уж если устраивать газовый теракт — так в заводоуправлении, чтобы разогнать к чёртовой бабушке разбухший штат управленцев с их разбухшими зарплатами…