Большая стирка

Однажды я договорилась с подругами сходить в баню, это за четыре квартала от нашего дома. Ну, веник, тазик, надела на себя старую коротенькую чёрную шубейку. В середине пути обнаружила, что за мной тащится Булька. Вообще-то она старалась никогда не покидать территорию, памятуя о драматических событиях, боясь снова заблудиться.

Вела себя странно: семенила робко, неуверенно то и дело останавливаясь и оглядываясь назад. Возвращать Бульку домой не хотелось: подруги ждут. Ничего, посидит у бани, подождёт часика два.

Выхожу я из бани, вся розовая и парящая. Слава Богу, Булька на месте. На меня ноль эмоций, упорно, не отрываясь, буравит бусинками-глазками дверь.

— Булька, Булька, домой!

С досадой, холодно мотнула в мою сторону головой — и ни с места. Я попробовала взять её за ошейник, а она… Зарычала и клацнула на меня зубами — вот что она!

Я долго растерянно топталась вокруг неё, и тут сообразила. Шуба! В первый раз близорукая Булька увидела меня в другой, яркой, длинной жёлтой шубе! Возможно, такой же, как у её прежней хозяйки. Не за мной она тогда побежала, а за шубой! Бедная слепушка Булька!

Я понеслась домой, переоделась в жёлтый мутон — и назад, выдала кросс. Это после бани-то! Продрогшая собачка сиротливо, обречённо сидела у закрытой тёмной бани.

— Булька, Булечка!

Как отчаянно, с собачьими слезами, она завизжала, как накручивала вокруг меня круги: толстенькая заднюшка подскакивала выше головы! Как теребила и укоряла блудную хозяйку за то, что бросила, что предала!

Страшненькая Булька была любвеобильна и неотразима для кавалеров. Дважды в год они ломились к ней со всей округи. Просачивались сквозь невообразимо узкие щели, грызли и ломали деревянный забор, перепрыгивали через низкий гараж. Топтали огород и мамину любимую, только высаженную капусту. Слова «стерилизация» я тогда не слышала. Я была вся такая советская девушка-девушка. И собиралась ехать в другой город поступать в институт.

Перед отъездом моя мама предъявила ультиматум: «Или капуста, или Булька». Смешная мама: конечно, Булька.

— Или я, или Булька, — поменяла мама формулировку. — Не забывай: у меня аллергия, я не смогу её вычёсывать.

Бульку с радостью согласилась забрать моя подруга, жившая на соседней улице. С радостью, но не без труда. Тщетно манила она её печеньем — та забилась под крыльцо и утробно рычала. «Постой». Я сбегала за жёлтой шубой: «Надевай». Был июнь, плюс 39 в тени.

Так они и бежали по жаре: девушка в длинной жёлтой шубе и преданная Булька, аж толстая заднюшка подпрыгивала выше головы. Она даже не оглянулась на меня!

Дефицитную шубу я оставила подруге за символическую сумму.

Борщ и Петросян

Киру Григорьевну разбил инсульт. Из-за борща. Соседки доложили подробности.

У всех, кто варит авторские борщи, имеются свои фишечки. У Киры Григорьевны это были фаршированные мясом и фасолью перцы. Она их щедро выкладывала плотными слоями на полкастрюли. Заливала крепким бульоном и засыпала прочими необходимыми борщёвыми ингредиентами. Получалось блюдо два в одном: первое и второе.

Любые другие супы можно сразу остудить — и в холодильник. Совершать подобное с борщом — святотатство, кощунство, преступление, акт вандализма. Это то же самое, что вскипятить французские духи.

Для борща резкие контрастные температурные колебания — шок, смерти подобно. Борщ — ленивое, вальяжное, самодовольное яство, нахваливающее себя и знающее себе цену. Он должно непременно хорошенько протомиться, настояться, взопреть. Принять как родной, смягчить и пропитать сытным духом каждый кубик свёклы, каждую морковную соломинку и луковое колечко… Хотя бы часика полтора.

А стояла жара. В обеденное время Кира Григорьевна достала из холодильника сметану, расставила глубокие тарелки и открыла кастрюлю. Собралась погрузить в огнедышащее багряное, духовитое содержимое поварёшку… Навстречу ей ударило в нос кислятиной, вздулись шапкой тухловатые, потемневшие овощи. Раздалось ядовитое трупное шипение…

И это за несколько минут до прихода на обед мужа — мужчины пунктуального, сурового, патриархально воспитанного. С пристальным вниманием относящегося к вкусному, здоровому домашнему питанию.

Сердце хозяйки замерло… Затем судорожно, со скоростью 200 ударов в минуту, заколотилось… В предательском сосудике, как переспелый плод, сорвался тромб и понёсся по кровяному течению… И Киру Григорьевну сразил удар.

…Муж Киры Григорьевны однажды видел, как мой муж после работы смотрит юмористические сериалы и при этом хохочет, как ребёнок. И сразу и на всю жизнь страстно, глубоко и самозабвенно запрезирал его.

Потому что понятно же, что с таким соседом не поговоришь о высокодуховных материях. Потому что эта низкопробщина отупляет, развращает, разлагает и подрывает. Это происки, коварный план, опиум для народа. Только дебилоиды могут трястись над плоским юмором ниже пояса, над этой пошлостью и примитивом.

Признаться, сначала меня тоже раздражало увлечение мужем подобными телешедверами, петросяновскими монологами… Сквозь закрытые двери я слышала сценку из супермодного молодёжного шоу:

— Тук-тук!

— Кто там?