Большая стирка

— Вы напрасно таскаете целые сумки. Приходят чокнутые бабушки, тащат всё это домой, забивают свои квартиры до потолка, разводят тараканов, соседи пишут жалобы. Потом бабушки умирают, родственники вывозят всё это барахло, весь этот хлам на свалку.

Барахло! Хлам. Наконец, сотрудница назвала вещи теми словами, которыми я всё это время хотела и не решалась их назвать.

Что дарю я, неприязненно спросите вы? Я вручаю самый пошлый, самый скучный, безликий, бездуховный, даже в чём-то оскорбительный подарок. Зато универсальный. Конвертик с энной суммой.

И знаете, ещё ни разу ни у кого от этого подарка настроение не испортилось. Нередко восклицают:

— Ах, как я давно мечтала о сумочке (колечке, кофточке, поездке) — и мне не хватало именно энной суммы денег!

И меня охотно зовут в гости снова и снова.

Булька и шуба

Булька — это собака моей шубы. Нет, вы всё правильно поняли: моей шубы. Я сама это не сразу поняла. Сначала-то я умилилась, как это незнакомая собака влюбилась в меня с первого взгляда. Бывает же у людей: увидела, ахнула, была сражена в самое сердце.

Значит, вышла я из галантерейного магазина на рынке «Рябинка» — его у нас называют «стекляшкой» и «кубиком». Рядом люди торгуют мелочёвкой. Бабушки — вязаными носками, мочалами, заварными чайниками и фарфоровыми статуэтками: те и другие с облупленными носиками. Угрюмые мужики — фаянсовыми изоляторами, мятыми самоварами, электророзетками, шнурами от утюгов и прочей чрезвычайно необходимой в хозяйстве мелочью.

Недалеко от них на снегу лежала серая кроличья шапка. Кто из Советского Союза, знает эти шапки. После года носки они становятся всклокоченными, взъерошенными, повышенной лохматости: одно ухо залихватски торчит туда, другое сюда, лихо и задиристо, как у пьяного мужичонки. И всегда эти шапки будто крепко побиты молью.

Наверно, бомжик в неё насобирал копеечек и побежал в ближайшую забегаловку переводить их в популярный питьевой эквивалент. Я полезла в кошелёк, кинула в шапку мелочь — а шапка возьми и зашевелись. В ней обнаружились три блестящих бусины: нос и глазки. И вывалилась, ни к селу ни к городу, ярко-розовая мокрая бархотка языка.

И вот этот бесформенный головной убор при виде меня начал радостно подскакивать, неизвестно на чём, потому что ножек в серых лохмах не было видно. Повизгивал и при каждом подскоке норовил меня лизнуть меня в лицо.

— Ну, слава Богу, хозяйка пришла, — с облегчением объявила бабушка с самоваром. — А то с утра бедняжка сидит, не сморгнёт, смотрит на двери.

— В первый раз вижу, — отреклась я. Я вовсе не планировала заводить собаку. В отличие от собаки, которая как раз таки категорически планировала завести хозяйку. И восторженно и преданно потащила за мной по снегу свой ужасный набор из драного меха, ушей, хвоста и всего того, во что превращается кроличья шапка после года носки.

Всю дорогу она простодушно радовалась, как будто это не ей я кричала и даже топала: «Кыш! Пошла прочь! Ищи себе настоящую хозяйку!». На собачьем языке это читалось как поощрительное: «Не отставай, милая! Если снова потеряешься, ты разобьёшь мне сердце».

Более того, этот серый патлатый комок с первой минуты рьяно принялся нести службу, защищать меня от прохожих. Судя по грозному рыку и яростному писклявому лаю, все прохожие имели против меня нехорошие намерения: лишение чести, ограбление, похищение… И если бы не храбрая собака, ещё неизвестно, чем бы дело кончилось.

Во дворе собака сразу залезла под крылечко, как будто сто лет жила там. Поворочалась, шумно вздохнула и затихла. «Ну, наконец, я дома». Я собрала старые пальто, постелила туристический коврик «пенка» и устроила под крыльцом гнездо.

В час ночи со смены пришёл брат. Отворил потихоньку калитку — и… Был тотчас потеснён обратно на улицу выкатившимся из-под крыльца комочком, обруган ворчливым лаем: «Шляются тут. Свои все дома». Собака стерегла драгоценный сон достойнейшей из достойнейших Хозяек, света своих очей, услады глаз, алмаза души и сапфира маленького собачьего сердца.

За калиткой брат взглянул на табличку с номером и убедился, что не ошибся домом. Вошёл. Косматый серый клубочек насмерть вцепился ему в валенок.

Приволакивая ногу, брат втащил трофей в кухню. Собака поджала лапки, зажмурила глаза и закостенела. Она готова была принять мученическую смерть, но не разжать зубы и не выпустить крупной добычи. Так что ещё неизвестно, кто чей был трофей, и кто кого втащил.

— Я не виновата, — начала я отмазываться. — Она просто за мной увязалась.

— Смотри, чтобы в следующий раз за тобой не увязался выводок кроликов и пара поросят. Мы же решили не обрастать хозяйством, — напомнил брат. Мы тогда только вырвались из-под опеки деревенских родителей и хотели установить в доме свои порядки. Без хлевов, курятников, навоза.

Бульку — так мы назвали собаку — постригли, в надежде определить породу. Но она просто стала похожа на стриженную лесенкой кроличью шапку. И стали мы жить да поживать, будто Булька всегда лежала под крыльцом и ревностно охраняла двор.