Большая судьба

— Главное, чтобы ни гу-гу! На месте замереть! Строй — святое место! Эй, ты, что пузо выпятил? А ну, подтянись! — голос красноносого подпоручика звучал резко и властно.

Рабочие угрюмо построились в ряды. Сутулые, коренастые, с тяжелыми мозолистыми руками, они стояли, опустив глаза.

— Головы выше! Явится начальство, сам генерал, — ешь его глазами! продолжал зычно поучать офицер.

Вокруг шевелилась говорливая заводская толпа. На площадь сбежались жёнки, прибрели старики, воробьиной стаей налетели крикливые ребята. Везде им дело, всюду суют свой нос и всё видят. Курносый мальчуган шмыгнул носом и, завидев вдруг соседку, заорал:

— Тетка Онисья, а к церкви воз виц привезли! Сказывают, сечь будут провинных!

— Замолчи, кликуша! — пригрозила баба и переглянулась с мужиками.

— Не привыкать нам. Баре продубили крестьянскую шкуру! — угрюмо проворчал стоявший рядом рабочий.

Солнце поднималось к полдню. Припекало. Над окрестными горами прозрачная синева.

Толпа ожидающе смотрела на Березовую гору.

— Гляди, братцы, скачут!

— Едет, едет! — закричали в толпе.

С крутого ската в златоустовскую впадину, поднимая пыль, мчались тройки. Впереди скакал бородатый казак и плетью сгонял с пути встречных:

— Прочь с дороги! Эй, посторонись!

Из-под копыт его бешено скачущей лошади разбегались куры, уносились с лаем псы. Женщина, схватив уползшего на дорогу ребенка, торопилась уйти от казацкой плети.

Экипажи приближались. Вот кони вылетели на площадь и, описав полукруг, разом остановились перед фрунтом. По взмаху офицерской руки, все вразнобой закричали «ура».

Из экипажа медленно вышел старый генерал. Высокий, прямой, как палка, с густыми нависшими бровями, он грозно блеснул глазами. Все взоры обратились на Глинку. Держался он браво, разгладил густые седые усы, расправил по-военному плечи, вскинул голову и выкрикнул:

— Здорово, молодцы!

Солдаты дружно ответили на приветствие, а работные опоздали. Спохватились, да поздно. Генерал стоял уже перед фрунтом. К нему подбежал с рапортом подпоручик, но генерал отмахнулся от него:

— Что вы ревете, словно коровье стадо! Где у вас воинский вид? Чему учили? — Оборотясь к подбежавшему Аносову, громогласно объявил:

— Вы распустили рабочие команды! Что за сброд такой собран? А? Я вас спрашиваю!

Павел Петрович побледнел, вытянувшись доложил:

— Это не сброд, ваше превосходительство. Всё умельцы — лучшие уральские мастера по холодному оружию.

Генерал опешил, вытаращил на Аносова изумленные глаза: он никак не ожидал внезапной защиты работных от начальника горного округа. Вскипев, он готов был накричать на Аносова. Однако, сдержавшись, сурово заметил инженеру:

— Вы плохо знаете воинский устав. Я не чувствую здесь нашего духа! и вдруг заорал на работных: — Я вас научу воинскому духу. Я покажу вам… Кто здесь проштрафился? Два шага вперед!

В рядах произошло замешательство. Однако, подталкиваемые сзади, из шеренги вышли двое хмурых работных. Они стояли, опустив головы, и ждали.

— Тэк-с, — крякнул генерал и, оборотясь к офицеру, приказал: Приготовиться к экзекуции. Построиться в две шеренги! — Он строевым шагом подошел к ближайшему работному и, уставя на него строгие глаза, спросил: Из рудника бегал?

— Бегал, ваше превосходительство, не утерпел, по семье соскучал, упавшим голосом ответил рудничный.

— Пятьсот палок! — безжалостно отрезал Глинка и отвернулся от осужденного.

Весь посеревший, Аносов приблизился к генералу и тихо сказал:

— Ваше превосходительство, вы в этих краях в первый раз. На этот приезд простите, пусть идет с миром…

— С миром? — высоко поднял брови генерал. — Вы с ума сошли! Строгость нужна сразу. Слышите? — неожиданно он осекся, встретившись взглядом с Павлом Петровичем. Его поразил зловещий блеск глаз и разлившаяся бледность на лице инженера. Снизив тон, он с легкой усмешкой сказал Аносову. — Вы, сударь, больны. Вам надо немедленно в постель… Вы свободны…

Было больно, обидно, но в то же время во имя большого дела Павел Петрович смолчал. Да и к чему мог бы привести сейчас протест? Аносов молча отошел от генерала и, постояв минуту-другую в толпе служащих, незаметно побрел домой.

Тем временем на площади, прямо перед собором, на некотором расстоянии друг от друга вытянулись две шеренги солдат с палками в руках. Поднимаясь в гору, Аносов услышал бой барабана, который всё усиливался.

«Началась экзекуция», — с ужасом подумал он и невольно оглянулся. С вершины всё было видно. Два рослых служивых вели полуобнаженного бородача, привязанного за руки к скрещенным ружьям, приклады которых упирались ему в живот. Удары градом сыпались на спину осужденного. Сквозь жуткую дробь барабана послышался вопль несчастного.

— Какая мерзость! Варварство! — выкрикнул Аносов и, сжав кулаки, поспешил домой. Он вошел в кабинет и устало упал на диван, закрыв лицо руками. Как противен он был себе в эту минуту!

Скрипнула дверь, и тихонько вошла Татьяна Васильевна.

— Почему ты ушел с парада? — спросила она.

— Не мог, понимаешь, не мог! — закричал Павел Петрович. — Там истязают рабочих.