Большая судьба

Утром он отправился к начальнику горных заводов Уральского хребта. За Исетским прудом возвышались белокаменные палаты с прекрасной строгой колоннадой. Солнце щедро лило потоки света на зеркальную гладь пруда. Шумели густые береговые осокори. Но шумнее всего было на широкой немощеной улице. Перед распахнутой настежь лавкой кричала и волновалась большая пестрая толпа. Люди бросались на что-то, схватывались в драке, вопили. Мелькали кулаки. Из людского клубка на карачках выполз бородатый будочник с синяком под глазом.

— Что же это? Бунт? — испуганно уставился на него Аносов.

— И-и, батюшка, что надумал! — потирая синяк и поднимаясь на ноги, прохрипел будочник. — Бунты давно отошли. Купец Рязанов скупил всю лавку Абросимова, вот целыми штуками ситцы да сукно в народ кидает. Кому же охота упустить такое? Стой, стой, никак опять…

Не обращая внимания на Аносова, он снова бросился в толпу и закричал:

— Братцы, братцы, и мне хошь на рубаху!

— Кто это кричит? — захрипел пропитой голос и, раздвигая народ, вышел купец Рязанов со штукой яркого кумача. Размахнувшись, он кинул штуку ситцу вперед, она взметнулась, как яркое пламя, и красная дорожка простерлась среди улицы.

— Раскручивай! В кабак хочу! А ну с дороги! — властно закричал купец и хмельной, неуверенной походкой двинулся по кумачу.

Павел Петрович поспешил укрыться за спины. Рязанов прошел вперед, подобрал брошенную будочником алебарду и давай бить окна. Зазвенели стёкла, заулюлюкали люди. Самодовольный, потный и пьяный купчина, круша всё на своем пути, орал, словно на пожаре:

— Бей всё! Лакай, братцы, хмельное. За весь кабак плачу! — Куражась, он остановился у кабака и зычно позвал: — Еремеич, ведро шампанского, коня моего омыть!..

Аносов был поражен. В кабаке словно ждали купецкого выкрика, выбежал малый с ведром игристого вина и, бросаясь навстречу гулёне, готовно спросил:

— Куда прикажете, ваше степенство?

— Коня, савраса моего, окати!

Трактирный слуга, не раздумывая, побежал следом за купцом и, заметив гривастого скакуна, проворно окатил его шампанским.

— Батюшка, родной, мне хоть капельку! — ощеря редкие зубы, запросил будочник.

— А, это ты, шишига! Стой! — медведем рявкнул на него купец. Подставляй морду! За удар — красненькая! — И, не долго думая, он размахнулся кулаком и съездил бородатого стража по лицу. Будочник только сморкнулся, утер показавшуюся из носа сукровицу и залебезил:

— Еще размахнись, батюшка. Ну, ну, ударь, ударь, благодетель…

Он поспешил за бушующим Рязановым. И что больше всего поразило Аносова, — никто не торопился прекратить безобразие, и каждый радовался, когда буйство докатывалось до его порога. Стыдясь за толпу бездельников, Павел Петрович юркнул в боковую улицу и скрылся от позорного купецкого куража…

В прохладной приемной начальника Уральского хребта стояла тишина. Чиновник, выслушав Аносова, вежливо предложил:

— Садитесь. Их превосходительство генерал-лейтенант Дитерикс скоро-с примут.

Действительно, ждать долго не пришлось; Павел Петрович четким шагом вошел в кабинет Дитерикса и отрекомендовался. Старый, истощенный генерал поднялся с кресла, любезно пожал Аносову руку и просяще предупредил:

— Я очень, очень болен… Мне, извините, тяжело. Прошу вас докладывать покороче.

Начальник горного округа стал рассказывать о положении на заводах, а Дитерикс, прикрыв глаза, молча слушал. Его потухшее желтое лицо казалось пергаментным.

«Он действительно стар и болен», — подумал Аносов и поторопился. Кончая доклад, Павел Петрович не удержался и рассказал о булатах.

— Булаты! — вдруг встрепенулся и ожил генерал. — Это очень хорошо. Государь ждет от вас настоящих булатов. Я очень доволен вами.

Аносов покраснел от смущения и ждал вопросов. Их, однако, не последовало. Павел Петрович встал, вытянулся:

— Какое будет ваше распоряжение?

— Ах, да да, — спохватился генерал. — Распоряжение? Оно будет, но не сейчас, позже… А пока… — Он наклонил голову, давая понять, что аудиенция кончена.

Павел Петрович вышел на улицу, на полдневное солнце. Было тихо, вдали клубилось облако пыли. У будки, как ни в чем не бывало, стоял будочник. В руках — уцелевшая алебарда. Завидя Аносова, он укоризненно покачал головой:

— Эх, барин, напрасно ушел… Гляди, куда гульба покатилась, — указал он вдаль. — Теперь знай гуляй: Рязанов не меньше недели прохороводит. Весь город перевернет. Что ему? Миллионы. Шутка ли? Ему всё можно…

Инженер не дослушал его и пошел вдоль деревянного тротуара. Безотрадные мысли овладели им.

«Как безобразно, нелепо расточаются силы и богатство народа», — с укором подумал он.

Неделю Аносов прожил в Екатеринбурге, избегая шумных знакомств. Посетил гранильную фабрику и долго в задумчивости наблюдал за работой гранильщиков. На его глазах маленький, щуплый старичок, с быстрыми, молодыми глазами, гранил горный хрусталь; блеклый, тусклый, он оживал под корявыми руками мастера. Любовно обтерев минерал сухой ладонью, старик протянул его Аносову и предложил:

— А ну-ка, господин, глянь-ка в «окошко!».