Большая судьба

— А сечь не будешь? За него, батюшка, покойная царица головы рубила… Ну, да куда ни шло, безобидное поведаю. Про клад скажу. Слыхал, барин, про озеро Инышко, глубокое да многоводное? — размеренно и складно начал дед. — Теперь с годами оно помельчало. Дело-то было по осени. Озеро застывать стало, а ночь выдалась темным-темнешенька. По правую сторону Инышка костры горели, а подле Емельян Иванович сидел в полушубке, в шапке лисьей. Ах, милые мои, как его рука донимала, — под Магнитной в большом бою его ранило; пришлось ему поневоле на Златоуст отступать. А по этим местам Салават башкир собирал для подкрепления. Там, где сейчас, братцы, гора Пугачевская, — войско собиралось. Подошел Салават к Емельянушке, словом сердечным перемолвились, а потом Емельян тяжко вздохнул и по тайности сказал: «Иди-ка, Салаватушка, запрячь подале добро, чтоб царице не досталося. Коли вернемся, захватим бочку золота». Салават людей надежных взял да в лодку прыгнул…

— А бочку? — перебил неожиданно согбенный жигаль.

— Известно, бочку захватил, — ответил дед Иван и, повернувшись к огнищу, сказал радостно: — И-их, как пылает!

— А ты не томи, кончай, раз начал!

— Не торопись, твое золото при тебе останется! — слегка насмешливо бросил дед в сторону углежога и продолжал: — Остановились у старого могутного осокоря, который в камышах рос. Салават крикнул башкир, сложили они в пригоршни руки и молятся: «Алла, бисмалла!». А потом столкнули бочку прямо в озеро. Тут филин с осокоря закричал: «Фу-бу, фу-бу!» — дескать охранять клад буду. И вот, братцы, в эту минуту заветную как бухнет пушка откуда-то из-за гор. Сели башкиры, а Салават по-соловьиному свистнул. Ему Емельян тоже свистом отозвался. И поплыла лодка на зов. Выбрались на берег, вскочили на резвых коней и лесной тропой к Златоусту поехали. Скоро на берег Инышко-озера генерал с погоней прискакал: пошарили, поискали ничего не нашли. Емельян Иванович от погони ушел, а здесь, в наших краях, ему не довелось больше побывать. Так бочка с золотом и осталась на дне в Инышко…

У костра наступило глубокое безмолвие. В небе вспыхнули звёзды. Ковш Большой Медведицы низко склонился над огнищем и, казалось, сыпал в него золотые звёзды. Из-за хмурой ели поднялся месяц, и на снегах засверкали синеватые искорки. К огню вышел кучер и сказал:

— Коней устроил, и вам пора, барин, на отдых… Тут в избенке куренного и переспите…

Еще не прояснилась утренняя синева в лесу, когда Аносов обошел курени, поговорил с работными, записал что-то в книжечку и только после этого уселся в сани. Застоявшиеся кони дружно рванулись вперед. Небо было чистое, холодно лучилось солнце, и кучер не утерпел, запел лихую песню:

Во Уральском, во дремучем лесу,
В самой дальней во заимушке!..

Однако, не допев ее, он вдруг обратился к Аносову:

— А что, барин, Емельян Иванович и впрямь царь был?

— Замолчи! — прикрикнул на него Аносов. — Знаешь, за такие речи язык рвут!

— Ну, вы-то этого не дозволите! — уверенно отозвался кучер и снова запел…

Аносов приезжал на заводы и рудники почти всегда внезапно: он ненавидел парадные встречи и лесть. Кучер Силантий, хорошо изучивший нрав начальника, подвязав бубенцы, тихо подвозил Аносова к заводу. Павел Петрович вылезал из экипажа и шел прямо к горну. На ходу сбрасывал мундир, надевал кожаный запон и без раздумий принимался за работу. В кузнице он ковал железо, у домен следил за выпуском литья. Вместе с работными ел постные щи. «Вкусны, но только после работы!» — говорил он.

После обеда торопился в казармы, осматривал всё сам, выслушивал жалобы. Уставившись строгим взглядом в жалобщика, предупреждал: «Говори, но без вранья и без прикрас». И ему говорили жестокую правду.

На рудниках Аносов лез в шахту. Он хорошо знал все горные породы и, заметив тяжелый, неправильный удар, сам брал кирку и показывал, как сподручнее отбивать руду.

Усталый, потный, он садился на отвалы и беседовал с рудокопами. Это всё были старые уральцы, с детства сроднившиеся с шахтами.

Сверху, с нависших грузных глыб, падали холодные капли, где-то поблизости звенел подземный ручей. Сыро, затхло, безмолвно, — плохо оборудованный рудник похож был на могилу. Тяжел труд, но люди не пугались опасной работы и старались на совесть.

Глава шестая В СТАРОМ ЕКАТЕРИНБУРГЕ