Большая судьба

На лесосеке дымились темные кучи: жгли уголь. Долготье[12] было уложено правильно, точно по наклону. Павел Петрович остался доволен работой. Рядом укладывали новые курени. Трудились оборванные, отощавшие мужики, изнуренные женщины и малолетки. Все были черны от сажи и угля, пропахли дымом, потом. Тут же рядом — землянки, словно звериные норы. Аносов не решился заглянуть в эти логова. Заметив беременную женщину, которая тащила валежину, он крикнул:

— Бросай да поди сюда, хозяюшка!

Женщина в первый момент остолбенела, но, привычная к покорству, сбросила с плеча березовую валежину и послушно подошла к Павлу Петровичу.

Аносов строго посмотрел на нее:

— Не знаешь, что ли, что нельзя тебе тяжелое поднимать?

Работница, низко опустив голову, молчала.

— Что молчишь? — мягче спросил Аносов.

Кержачка покосилась на куренного мастера. Тот заискивающе осклабился.

— Дикий народ, лесовики, ваше высокоблагородие, — пояснил он. — И говорить с благородными людьми разучились. — Сверкнув зло глазами, куренной прикрикнул на женщину: — Ну, что молчишь, скажи барину, что случайно, по своей нужде, валежину взяла!

— Врешь! — заплакала женщина. — Последние дни дохаживаю, а он гонит на самую тяжкую работу! Всё нутро жгёт, милые мои…

Выпятив огромный живот, кержачка пожаловалась:

— Ирод, замучил нас… Хотя бы смертушка меня прибрала… Ох!..

— Ты смотри, баба! — зловеще сказал куренной.

Аносов строго взглянул на мастера:

— Надень шапку и скажи, почему ты заставляешь женщину в таком положении работать?

— Закон-с! — прижав руку к груди, вымолвил приказчик. — Сам бы рад не возжаться с супоросными, но, помилуйте, закон-с! Так испокон веку заведено…

Павел Петрович покраснел, сжал кулаки:

— Как ты смеешь так говорить о будущей матери?

Из-за оснеженной ели вышел согбенный жигаль, хмуро взглянул на куренного и зло обронил:

— Он нас и за людей не считает!

Мастер снова снял шапку, молчал. Глаза его испуганно забегали.

— Простите, ваше высокоблагородие, мы — люди темные. Какие порядки были до нас, такие и теперь.

— Освободи женщину, пусть идет домой, а с тобой будет особый разговор.

В сопровождении куренного и толпы жигалей Аносов обошел курени. Заглянул в котлы, которые висели перед землянками. В них кипела вода.

— И это всё? — удивленно спросил Аносов.

— Нет, батюшка, не всё, — охотно отозвался согбенный углежог. Толокном заправляем, а насчет хлебушка, прости. С Покрова не видим. А без хлеба, известно, еле ногами шевелишь…

— Плохо живете, плохо, — глухо проговорил Павел Петрович.

По лесу раздался гулкий треск, Аносов оглянулся.

— То лесина от мороза раскололась, — пояснил жигаль.

Голос у него был приятный, глаза добрые и борода густая, серебристая.

— Как тебя звать, дед? — спросил начальник округа.

— Иваном кличут. С детства в лесу тружусь. Тут хорошо, кабы… — он замолчал и позвал Аносова: — Вы у огонька обогрейтесь…

Рядом пылало огнище. В огромной яме, вырытой для костра, трещали охваченные жаром коряги. Сыпались искры, и тепло манило к себе. Аносов сбросил доху, уселся на пне. Куренной мастер, делая вид, что сильно занят, ушел к дымящимся кучам:

— Погляжу, чтобы шкоды не вышло…

Он ушел, а за ельником прозвенели колокольцы: кучер устраивал коней на отдых в шалаш. Сумерничало. Постепенно к огнищу сходились измытаренные углежоги. Устроились у огня. В чащобе заухал филин:

— Фу-бу… Фу-бу…

Дед Иван засмеялся:

— Это соседушко меня зовет. Мы с ним дружно живем. Каждую ночь перекликаемся. Послушай! — Старик надул щеки, поднатужился, из груди его вырвался протяжный, странный звук. В ответ ему филин опять прокричал свое: «Фу-бу… Фу-бу…»

— Видишь, что робится? Так и перекликаемся с тоски. В ребячестве бабушка меня пугала: «Филин да ворон — зловещие птицы. Коли кричат — к несчастью!..» Пустое, и ему в таких трущобах, небось, тоска по живому голосу, — улыбнулся старик.

— Ух, и дебри тут! Словно и жизни здесь нет! — обронил Павел Петрович.

— В старые годы леса здесь были непроходимые… И-и, что было! Сам батюшка Емельян Иванович проходил этими местами…

— Ты что, видел его? — оживился Аносов.

— Как вас вижу, — спокойно ответил жигаль. — В плечах крепок, а умом еще крепче был!..

Аносов помолчал. Затем тихо попросил углежога:

— Расскажи, дед, что-нибудь про него.