Большая судьба

— Тэк-с! — вздохнул сенатор. — Мне припоминается подобное из книг. У одного знаменитого астронома спросили, как он может так часто наблюдать яркий солнечный шар? Он ответил: «Глаза мои упиваются солнечным светом!». Так и негодный старик этот…

— Пощадите его! — Павел Петрович умоляюще посмотрел на петербургского ревизора.

— Может быть, он и действительно невиновен, — словно в раздумье вымолвил сенатор. — Но теперь, сударь, поздно. Слово мое — закон! Непостоянство в мнении ведет к развращению народа. — Он холодно блеснул глазами и замолчал.

Аносов свернул в мастерские:

— Извольте осмотреть, ваше превосходительство.

Сенатор последовал за ним. Переступив порог помещения, столичный ревизор был недоволен тем, что оно низкое, почти без света и без вентиляции. Его охватила нестерпимая жара, которая шла от плавильных печей.

В дыму, в огненной метели из ослепительных искр опаленные зноем люди надрывались на тяжелой работе. Один из них, всклокоченный, со злыми глазами, прохрипел:

— Задыхаюсь, братцы!

К нему подбежал малый с ведром воды и окатил с головы до ног.

— Невозможно! — вырвалось у Анненкова.

Аносов хмуро пояснил:

— Сейчас весна, и это вполне возможно, но зимой, при здешних страшных морозах, ужасно. Потный, разморенный жаром, рабочий выбегает на леденящий ветер… Вот и чахотка…

Сенатор недовольно повел головой, давая понять, что ему неприятны объяснения. Однако Павел Петрович не отступил и продолжал:

— Но еще хуже под землей, в шахтах. Там работают в липкой грязи, в спертом воздухе штолен, каждую минуту грозит обвал или взрыв. Очень тяжело работать по четырнадцать часов в сутки. Ревматизм, полное истощение — вот удел здешних работных… Ваше превосходительство, в докладной я прошу о пересмотре урочных норм.

— Пустое! — сердито перебил сенатор. — Все заводские работные и приписные крестьяне, сударь, освобождены от податей и, кроме того, считаются на действительной военной службе. Известно ли вам это?

Это прозвучало неприкрытой злой иронией. Аносов вздохнул и понял, что все попытки убедить ревизора в необходимости преобразований тщетны. Как бы в ответ на эту мысль Анненков засмеялся и сказал:

— К чему на ветер бросать средства? Поймите, сударь, тут пребывают каторжники, и потому и жизнь каторжная. Иначе и быть не может! С меня уже хватит. Пойдемте отсюда!

Он брезгливо оглядел литейную и пошел к выходу.

— Я еще раз прошу вас осмотреть рудник, — настаивал Павел Петрович.

— Нет, нет, — наотрез отказался Анненков. — Да и пора, сударь, обедать.

Аносова всегда тянуло посмотреть на фроловское изобретение. Он переоделся и в сопровождении штейгера спустился в шахту. В мрачных подземельях слышался шум бегущей воды. Павел Петрович вышел в темный зал. При свете рудничной лампы и факела зал казался огромной храминой, посреди которой вертелось потемневшее от времени гигантское колесо, приводимое в движение водой. Через скалы по каналам, высеченным трудолюбивым человеком в камне, она торопилась к механизмам и приводила их в движение. Циклопические размеры вододействующих машин и небывалый размах построенной сложной системы подземных каналов всегда поражали Аносова. Ему казалось сказочным, что еще недавно жил русский умница-богатырь, который глубоко под землей соорудил такие мощные двигатели, облегчая труд рудокопа.

Увы, никто по достоинству не оценил трудов Фролова! Всё забылось, травой поросло, колёса покрылись мхом, и многое уже рушилось…

Аносов выбрался из глубокого рудника и уселся на скамеечку. Хорошо было вдыхать живительный весенний воздух! Под яркими лучами солнца синеватым отливом сверкали рельсы, над рекой повис мост, через который пролегала железная дорога. Аносов встрепенулся и подумал: «Отец устроил величайшие в мире водяные машины, облегчив труд рудокопа, а сын — Петр Козьмич Фролов — построил первую рельсовую дорогу. Это ли не подвиг!..»

И вдруг неожиданно по телу пробежал предательский озноб, Аносов опять почувствовал боль в горле. Стало не по себе. Подавленный и усталый, он добрался до квартиры и улегся на диван. Недомогание усиливалось.

Вечером Аносов почувствовал себя совсем плохо. Дыхание стало хриплым, появился жар.

— Что с вами? — обеспокоился Анненков.

— Пустое, — пытаясь улыбнуться, сказал Аносов. — Легкое недомогание, пройдет…

Нечеловеческим усилием воли Аносов заставил себя еще несколько дней сопровождать сенатора по горным заводам, но сам почти ничего не слышал, ничем не интересовался. Полное безразличие овладело им. Одна дума сверлила мозг: «Болен, очень болен; только бы закончить опыты с булатом!».

Глава десятая ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ВЕЛИКОГО МЕТАЛЛУРГА

В Омске Аносов расстался с Анненковым. Когда кибитка сенатора скрылась из глаз, напряжение, владевшее Павлом Петровичем, сразу сдало и он по-настоящему почувствовал себя слабым и больным. Не в силах ехать в Томск, он решил отлежаться в тишине. Чтобы избавиться от визитов и назойливости омских чиновников, он отыскал скромный домик неподалеку от Кузнецкой слободы и вновь поселился у вдовы-учительницы, тихой и ласковой старушки.