Большая судьба

После обеда, когда все разбрелись кто куда, Павел Петрович сошел в садик и присел на скамью. Сладостное, щемящее чувство не покидало его. «Отчего же из мыслей не уходит эта скромная девушка с черными глазами?» подумал он и взглянул на горы. Как темные облака, на горизонте тянулись опаловые вершины Уральского хребта. Голые острые утесы, нависшие над безднами, под лучами солнца сверкали огромными аметистами. Вершины Таганая пламенели, и тысячи оттенков и красок всеми цветами радуги переливались в небе. Аносов не удержался и восторженно вслух сказал:

— Чудесен наш Урал!

— Нет ничего краше! — отозвался приятный голос, и Павел Петрович увидел Таню, стоявшую на дорожке. Инженер подошел к ней.

— Пушкин воспел Кавказ, — вздохнув, сказал Аносов. — Но кто же воспоет этот дивный край, незаслуженно обойденный поэтами?

— Я думала, что вас интересует только завод, а вы, оказывается, любите еще и поэзию, — удивилась она. — А я, знаете, очень, очень люблю русские песни! — немного помолчав, сказала девушка.

Через несколько дней Аносов имел случай убедиться в этом. В ясный солнечный день Павел Петрович случайно встретил Таню на плотине. Отсюда во всей своей прелести раскрывался городок с узкими кривыми улочками, сбегавшими с гор. В ларях плотины журчала вода. На заводской площади толпились верблюды, позванивая колокольчиками. Нагруженный оружием караван собирался в дальний путь. Подле него суетились погонщики, приемщики клинков, лаяли псы. Своей пестротой и криками всё напоминало восточный базар. Разговаривая, молодые люди медленно шли по извилистой тропе, которая бежала среди густого ивняка вдоль пруда. Завод давно остался позади, его строения за обширными водами казались теперь низенькими и далекими.

Павел Петрович и Таня стояли на берегу. И вдруг она запела просто, без жеманства:

Во поле березынька стояла…

Павел Петрович восхищенно смотрел на девушку.

В этот миг Аносову вспомнились четкие очертания величавого Петербурга, одетая в гранит Нева и мрачные бастионы Петропавловской крепости, где недавно томились декабристы. Павел Петрович не утерпел и сказал:

— Нет ничего прекраснее на свете Петербурга! Город окутан голубоватым призрачным туманом. А весной — сказочные белые ночи… Но это прекрасное не для всех. У меня до сих пор в ушах стоит звон цепей. Здесь, неподалеку от нас, прошли декабристы…

— Ради бога, замолчите! — вскинула она умоляющие глаза и тревожно прошептала: — Об этом теперь нельзя вслух говорить! Слышите?

Подуло вечерней прохладой. Погасал закат, а над дальним лесом показались золотые рога молодого месяца. Где-то рядом журчал ручей.

Таня встрепенулась, крепко пожала руку Аносову:

— Не сердитесь, Павлушенька! Давайте лучше о другом! — И, не ожидая ответа, тихо-тихо запела:

Как у месяца — золотые рога,
Как у светлого — очи ясные…

По заводскому пруду засеребрилась лунная дорожка, горы стали окутываться тьмой, когда она спохватилась:

— Уже ночь, пора по домам!

Аносов бережно взял Таню под руку, и оба, притихшие и счастливые, пошли по тропке, ведшей к заводу…

Они расстались поздно. Аносов возвращался домой с новым, радостным ощущением.

«Люблю или не люблю?» — спрашивал он себя и не знал, что ответить.

В комнате светился огонек. «Кто же у меня?» — удивился Аносов и вошел во двор. В распахнутую дверь лился мягкий золотой свет. На пороге сидел дед Евлашка и попыхивал трубочкой.

— Дед, ты ничего не знаешь? — многозначительно спросил Павел Петрович.

— Это о чем же новость? — весь встрепенувшись, поинтересовался охотник.

— Я влюблен! Влюблен! Влюблен! — восторженно признался Аносов.

— А, вот что! — разочарованно сказал Евлашка. — Эта хвороба, как лихоманка, обязательно ломает каждого в свое время. Прямо скажу, — хуже чахотки.

Старик спокойно глядел на Аносова.

— Но ты же пойми: она краше всех, лучше всех! — возмутился равнодушию Евлашки Павел Петрович.

— Это уж завсегда так, — безразличным тоном ответил дед. — Полюбится сатана пуще ясного сокола. И красива, и мила, и добра… А скажи мне, Петрович, откуда только злые жёнки берутся?..

— Ничего ты не понимаешь, дед! — сердито перебил его Аносов. — Самое лучшее на земле — любовь!

— Может, так, а может, и не так, — уклончиво отозвался старик. Простой человек, когда любовь приходит, думает не только о ласке, но и о труде. От любви труд спорится, — тогда и хорошо! В таком разе, Петрович, жаль расставаться с подружкой. Что же, счастливой дороги! Не поминай лихом молодость. Хороша она, когда глядишь со ступеньки старости!

Евлашка взволнованно запыхал трубочкой. Голубоватый дым потянул в комнату и заколебался в ней прозрачным туманом.

— Кто же она? — спросил дед.

— Татьяна Васильевна! — ответил Аносов.

— Хороша барышня. Сирота. Рада, небось, что жених объявился? Сказывал ей?

— Неудобно как-то. Боюсь чего-то, — признался Павел Петрович.

— Ну вот, это уж ни к чему, — сказал Евлашка. — В таком деле, сынок, девку бьют, как щуку острогой. Пиши ей, а я отнесу, — вдруг решительно предложил он. — Пиши!