Большая телега

— Да? — недоверчиво переспрашивает мой друг. — Ты так считаешь? Ладно, вот он я, добрый человек, желающий бескорыстно любоваться замком. И где же он?

— Где ему и положено, на горе, — твердо говорю я. — Просто отсюда не видно. Но мы вполне можем его поискать. Сейчас, погоди.

И я устремляюсь к стоянке такси, где скучает одинокий серебристый «фиат». Кое-как объяснившись с водителем на причудливой смеси всех известных и неизвестных мне славянских языков — послушайте, где-то тут неподалеку должен быть старый замок.

А черт его знает, может быть, и Ксяж…[27] Других, говорите, поблизости нет? Ну тогда точно он. Вы отвезете? Отлично! — Машу рукой, дескать, поехали.

Мой друг, надо отдать ему должное, не задает никаких вопросов. Молча садится на заднее сиденье, всю дорогу глядит в окно, по-детски прижавшись носом к стеклу. И только когда мы останавливаемся, недоуменно говорит:

— Ну и где?

— Ты не туда смотришь, — смеюсь.

— А куда надо?.. Ух ты!

— Это не «Ухты», а Ксяж, — на всякий случай уточняю я. — Запомни хорошенько, как-никак твой первый расколдованный замок. Ну да лиха беда начало, может, теперь войдешь во вкус.

Осмотрев замок со всех сторон и основательно проголодавшись, мы возвращаемся на Рыночную площадь. Все здешние кафе предлагают клиентам один и тот же набор деликатесов: унылые гигантские сэндвичи, начиненные увядшим салатом, жареная картошка и сосиски разных пород. Но мы не ропщем, а с кротостью, достойной лучшего применения, усаживаемся за длинный деревянный стол, рассчитанный как минимум на полдюжины едоков. Я по складам читаю меню, а друг мой глазеет по сторонам; всяк, таким образом, занят своим делом, и хорошо.

— Посмотри, — шепчет он, предварительно потянув меня за рукав. — Видишь вооон то чудо органической жизни?

«Чудо органической жизни» — это у нас, надо понимать, очередная невинная жертва Бахуса. Судя по щетине, обильно покрывающей те места, где у людей обычно расположены щеки и подбородок, это существо более-менее мужского пола; что касается его возраста, тут строить какие-либо предположения невозможно. Зато он феноменально уродлив: скошенный лоб неандертальца, под кустистыми бровями сокрыты крошечные мутные глазки, один из которых, похоже, отчаянно косит, алая пористая картофелина вместо носа, беззубый и почти безгубый темный колодец рта, а под ним срезанный безвольный подбородок — какая досада! Квадратная боксерская челюсть вполне могла бы спасти положение, превратив это нелепое чудище в роскошного кинематографического монстра. А так он, на мой вкус, чрезмерно правдоподобен и именно поэтому безупречно отвратителен. Что же до облачения существа, мне мучительно недостает словарного запаса для его детального описания; во всяком случае, костюм прекрасно гармонирует с обликом своего владельца, и этим все сказано.

— Бывали в моей жизни и более прельстительные зрелища, — сдержанно говорю я и снова утыкаюсь в меню.

Мне нельзя отвлекаться. Еще немного, и я переведу седьмую строчку. Возможно, именно она содержит информацию о блюде, хоть сколько-нибудь отличном от бутерброда и даже от сосиски. Шансов на это немного, но надежда еще теплится в моем сердце.

— Да, мужик неважно выглядит. Но, похоже, научился извлекать из этого практическую пользу. Я за ним уже очень давно наблюдаю…

— Очень давно? Да, — вздыхаю, — ты прав, я слишком медленно читаю это чертово меню.

— Ничего удивительного, я в нем вообще всего одно слово из пяти понимаю… Ага, дядька еще полбокала пива заработал, молодец!

— Это как? — равнодушно спрашиваю я.

— Он только на моих глазах уже за третий столик подсаживается. Народ, видишь, все больше по двое, по трое приходит, так что свободные места есть у всех. И этот красавец пользуется возможностью. В смысле садится рядом. Сидит смирно, помалкивает, никого не трогает. Только выглядит. И, подозреваю, пахнет. В общем, такая компания никому не нужна. Его просят уйти, и тогда он назначает цену. Дескать, дадите пива — уйду. И дают, еще как дают, не торгуясь! Он быстренько выпивает и пересаживается за соседний стол. Люди часто успешно торгуют своей привлекательностью, но мало кто умеет стричь купоны с собственного уродства. Какой молодец!

— Сейчас этот твой молодец, чего доброго, к нам подсядет, — вздыхаю я. — Пива мне не жалко, но пока его принесут, изведемся. Может, закажем заранее?

— Имеет смысл. Впрочем, я бы с ним с удовольствием побеседовал, если бы мог хоть полтора слова по-польски связать.

— О чем?!

— О неописуемо страшном проклятии, которое над ним, несомненно, тяготеет, — говорит мой друг, адресуя мне умоляющий взгляд.