Большая война в Европе: от августа 1914-го до начала Холодной войны

Таким образом, «план Буря», несмотря на свое грозное название, был, по сути, чисто политической демонстрацией силы АК и не мог нанести значительного ущерба немецкой армии.

Между тем, в мае 1943 г. в СССР началось формирование новых польских частей, которые уже не подчинялись эмигрантскому правительству и действовали под политическим патронажем СПП и ППР. Уже к 29 мая 1943 г. в дивизии, получившей наименование 1-я польская дивизия им. Костюшко, насчитывалось более 15 тыс. человек[256]. 10 августа 1943 г. на базе дивизии был развернут корпус, принявший боевое крещение в октябре 1943 г. у деревни Ленино. К концу 1943 г. польские войска в СССР насчитывали 32 400 солдат и офицеров. В марте 1944 г. (т. е. непосредственно перед вступлением Красной Армии на территорию Польши) польский корпус был развернут в армию под командованием генерал-лейтенанта 3. Берлинга.

АК с самого начала занимала по отношению к польским частям в СССР враждебную позицию, называя их «русской наемной армией». Части АК, которые оказывались бы на территории, занятой Красной Армии, должны были не допускать их включения в состав армии Берлинга и переходить на нелегальное положение. Таким образом, конфликт АК с командованием Красной Армии был запрограммирован, т. к. советские органы не собирались терпеть на своей территории неподконтрольные им вооруженные формирования. Точно такую же политику разоружения сил Сопротивления и партизанских отрядов в своем тылу проводили в Италии, Греции и Франции западные союзники.

Первое соприкосновение частей АК и Красной Армии произошло на Волыни 18 марта 1944 г. 27-я дивизия АК (по численности фактически равная двум неполным полкам) совместно с советскими войсками освободила Ковель. Советское командование к неудовольствию авторов «Бури» согласилось сохранить организационную самостоятельность дивизии АК, потребовав лишь оперативного подчинения. Однако командующий АК Коморовский дал командующему т. н. Волынским округом АК директиву требовать от «Советов» согласия на подчинение только приказам главного командования АК и эмигрантского правительства в Лондоне. Коморовский признавал в телеграмме Соснковскому: «Моя инструкция коменданту округа Волынь содержала такое ограничение, которое Советы наверняка терпеть не будут»[257]. Когда немцы перешли в контрнаступление под Ковелем, и 27-я дивизия АК вновь оказалась в их тылу, Коморовский запретил ей пробиваться на соединение с Красной Армией, приказав идти на запад.

В июле 1944 г. командование АК приказало своим отрядам самостоятельно и до подхода советских войск захватить «исторические польские города» Вильнюс и Львов и провозгласить там власть эмигрантского правительства. Однако плохо вооруженные аковцы не смогли выполнить задачу, и оба города были освобождены Красной Армией. Здесь впервые были зафиксированы вооруженные стычки частей АК с советскими войсками, т. к. первые, выполняя заведомо провокационный приказ Коморовского, отказались разоружиться.

Однако в целом «Буря» не достигла своей основной цели: обострить отношения между западными союзниками и СССР по польскому вопросу. Темпы наступления советских войск в июне-июле 1944 г. были столь стремительными, что на акции АК на Западе просто не обратили внимания. К тому же, после высадки в Нормандии, англо-американские силы оказались в очень тяжелом положении, и, рассчитывая на помощь СССР, не собирались портить отношения с Москвой.

Напротив, Черчилль еще в начале 1944 г. старался заставить эмигрантское правительство нормализовать контакты с СССР и признать хотя бы в предварительном плане «линию Керзона» как основу будущей советско-польской границы. Например, в феврале 1944 г. Черчилль требовал от Миколайчика удалить из правительства наиболее антисоветские элементы (в т. ч. Соснковского) и признать новые восточные границы страны. В противном случае у СССР не окажется иного выбора, как организовать новое польское правительство из «просоветских элементов, находящихся в стране»[258]. Одновременно при посредничестве президента Чехословакии Бенеша в Лондоне начались переговоры между советским послом при эмигрантских правительствах В.З. Лебедевым и кабинетом Миколайчика. Однако последний упорно отказывался пойти навстречу советской стороне.

16 февраля 1944 г. Черчилль имел бурное объяснение с Миколайчиком, в ходе которого открыто заявил о своих симпатиях к «русской позиции»: «Я не могу не признать, что русские требования в вопросе обеспечения западных границ не выходят за пределы разума или законности»[259].