Больше черного

– Папа! – воскликнула миссис Харрисон. – Не думаю, что доктор Ранду оценит твое остроумие по достоинству, ему не ведомы все тонкости глупых здешних сплетен и россказней.

– Боюсь, сэр, я жестковат, и не слишком вкусен, – добродушно отозвался я, обращаясь к шутнику, – как врач, гарантирую вам жестокие колики.

Он хмыкнул и протянул мне руку для пожатия.

– Доктор Ранду, как я понял? Приятно познакомится с человеком, которому чужды смущение и предрассудки, —произнес моряк, ладонь у него была сухая и крепкая. – Признаться, для меня было полной неожиданностью появление гостя в моем доме, где согласно всеобщему мнению, царит дьявольщина, а его хозяин крестник рогатого весельчака. Мое имя Гуилхем, а впереди можете вставлять все что угодно, капитан или мистер или старый негодяй, мне все равно.

– Позвольте, сэр, я остановлюсь на общепринятом «мистер» для начала, – сказал я, ничуть не стушевавшись, – а там видно будет.

Капитан Гуилхем засмеялся, и мне понравился этот смех, смех человека способного посмеяться над самим собой, но не позволяющего шутить с его человеческим достоинством. Мы вновь обменялись рукопожатием, на этот раз более энергичным и дружественным.

– Не знаю, как вы, господа, – произнес он, поднимаясь с кресла, (от меня не ускользнул тот факт, что ему при этом никто не помог. Вероятно, капитан Гуилхем был суров к тем, кто проявлял к нему жалость и вытекающую из нее заботу), – а я голоден, как тысяча адских бесов. Надеюсь, дочь моя, – с улыбкой обратился он к миссис Харрисон, – ты позволишь мне выпить немного вина?

– Всенепременно, батюшка, – нарочито смиренно произнесла леди, – но только немного, и только вина, и никакого рома.

За ужином царила оживленная обстановка. Говорили о музыке, о живописи и театре. Как я понял, мистер Гуилхем, большой ценитель искусств, позволяет себе приглашать из Лондона музыкантов и артистов для проведения творческих вечеров и домашних спектаклей. О политике не говорили вовсе, что меня чрезвычайно порадовало, ибо я, яростный противник подобных разговоров, считаю, как врач, разумеется, что беседы на сию тему за столом вредны для пищеварения.

Капитан Гуилхем оказался человеком весьма глубоких познаний и самостоятельных, правда, немного резких суждений в адрес некоторых новшеств. Он говорил немного, но емко, не прибегая к поношению, а, давая понять, что любая идея имеет право на жизнь, если она посмела родиться и пробиться и что будущее все рассудит. В общем, я увидел в нем человека эмоционального склада, тонко чувствующего, что не могло мне не понравиться. Не секрет, что я хотел узнать о нем больше, но кое–какие выводы я уже успел сделать. С одной стороны, он поражал своей порочностью, но при этом в нем чувствовалось благородство и сила духа. Он был весьма груб, но его нежное и теплое отношение к дочери, читалось в каждом движении и слове. Его причастность к греховным утехам была очевидна, но он и не был обойден самым сильным и прекрасным чувством на земле.

За приятными беседами ужин подходил к завершению и все, казалось, просто великолепным. Но я заметил одну деталь. Молодой человек, Уинстон, не принимал никакого участия в разговоре, сидел, молча, и вяло ковырял вилкой содержимое своей тарелки. От моего внимания не ускользнуло и то, что мистер Гуилхем украдкой бросает напряженный взгляд на юношу, но не находя ответного, собравшись, вновь улыбался и говорил о какой–нибудь музыкальной новинке. Но вскоре, не выдержав, капитан Гуилхем обратился к молодому джентльмену.

– Ты ничего не ешь, Уинстон, – с едва заметной тревогой спросил хозяин дома, – ты не болен?

– Нет, сэр, – отрезал юноша, – я здоров. Просто у меня нет аппетита.

Мистер и миссис Харрисон быстро переглянулись.

– Позволь спросить тебя, сынок, – начал, было, мистер Гуилхем, но Уинстон довольно грубо прервал его.

– Не называйте меня так, сэр! Мне неприятно!

Я увидел, как вспыхнули черные глаза Гуилхема, но тут вмешалась хозяйка дома.

– Уинстон, дорогой, ты устал, – проговорила она так, будто хотела уверить юношу в этом, – ступай к себе. – И ласково тронув его руку, она с улыбкой кивнула ему.

Юноша послушно встал, пробормотал извинения и удалился. Капитан Гуилхем сам взял графин с вином, налил себе полный бокал и осушил его залпом.

– Папа, – взмолилась дочь, – не надо!

– Ничего, детка, я справлюсь, – и, поднявшись из–за стола, он подошел к камину. Мы не тронулись с места, в воздухе воцарилась напряженность. Полное безмолвие нарушал только веселый трест поленьев в камине, являя собой символ домашнего счастья и уюта, но так некстати теперь освещая непростую семейную драму.

– Лучше б дьявол забрал меня сию минуту, – еле слышно произнес мистер Гуилхем. И, вдруг он, резко обернувшись к нам, – в мочке уха зловеще сверкнуло серебряное кольцо, – его точеный профиль осветил огонь.

– Мистер Ранду, – обратился он ко мне, – не угодно ли прогуляться по парку перед сном? – При этом он сделал жест рукой дочери, попытавшейся возразить.

– Да, – ответил я немного растерянно, виновато взглянув на миссис Харрисон, она только обреченно пожала плечами.