Больше лает, чем кусает

Эти слова оказались для Белаквы как глоток чистой холодной воды для узника, изнывающего от жажды в каменной темнице. Ведь такое проявление доброжелательности с ее стороны наверняка что-нибудь да значило! Чтобы скрыть свое смущение, Белаква отвернулся и снова стал рассматривать панораму Фингала.

— Я часто прихожу сюда, на этот холм,— поведал Белаква, продолжая смотреть на Фингал,— и с каждым разом все больше и больше воспринимаю его как некую тихую заводь, своего рода убежище от суеты, место, куда можно являться запросто, не вырядившись, а так сказать, в домашнем халате, с сигарой в зубах... ("Ну, понесло его,— подумала Винни,— опять зафонтанировал словами".) Место, куда можно бежать, если исстрадался душой, особенно если страдания причинены женщиной.

— Это все твои придумки,— фыркнула Винни.— Я вижу только небольшое поле да несколько коров на нем. Вот и все. Чтобы удалиться в глушь и пахать свое поле нужно сначала быть Цинциннатом[25].

Настроение у Белаквы и Винни кардинально и противоположно поменялось — теперь она впала в меланхолию, а он ощутил прилив душевной бодрости.

— Винни, Винни,— тихо проговорил он, делая слабую и нерешительную попытку воспользоваться моментом ее душевного расслабления (а почему бы в самом деле не воспользоваться моментом, ведь она так или иначе сидела рядом с ним на траве).— Сейчас ты очень похожа на древнюю римлянку.

— Ага, Белаква меня все еще любит,— сказала Винни так, словно Белаквы рядом не было, и прозвучало это непонятно как — то ли в шутку, то ли всерьез.

— Тебе так идет, когда ты дуешься, ну, надуй снова губки,— стал просить Белаква,— будь истинной римлянкой, а за это я поведу тебя через устье, на ту сторону реки.

— Ну, а дальше что?

Дальше? Винни, подумай хорошенько, прежде чем соглашаться.

— Ага, я вижу ты задумалась. Может быть, и контрактик составим[26], и заверим у нотариуса?

Белаква обычно был, как воск в ее руках, она крутила им, как хотела, но теперь, когда их настроения пришли в некое равновесное противостояние, Белаква, испытав прилив каких-то неясных, но приятных чувств, вдруг сделался неподатливым. Она долго смотрела в сторону того небольшого участка земли, который вызвал их разногласия, а он телепатическими сигналами пытался заставить ее сохранять молчание, сидеть вот так, как она сидит, с суровым выражением на лице, молчаливая puella[27] в мире без четких границ. Но Винни заговорила (найдется ли кто-нибудь, наконец, кто заткнет им, этим женщинам, рог раз и навсегда?) и сказала, что там, вдали, она ничего особенного не видит, кроме серых фигурок крестьян, надрывающихся в поле, как крепостные, и высоких заборов вокруг усадеб тех, кто когда-то стоял близко к высшей власти. А когда дела заворачивались туго и становилось совсем худо, чем они все оказывались? Никчемными болванами, прахом... Вот если закрыть глаза, тогда в том мире, под веками, действительно можно увидеть кое-что интересное... И Белаква решил, что он больше не будет говорить о Фингале, не будет больше пытаться дать ей понять, чем для него является Фингал, он навсегда спрячет Фингал в тайниках своей души. Так будет лучше.

— Посмотри вон туда,— Белаква ткнул пальцем в пространство.— Там, за рекой, большое красное здание с башнями.

Винни несколько раз моргнула, фокусируя взгляд.

После пристального и весьма продолжительного всматривания, она решила наконец, что разглядела то, что он хотел, чтобы она увидела.

— Это там, совсем далеко, с круглыми башнями? — спросила она.

— Да, да. Знаешь, что это за дом? Моя душа живет именно там.

"Ну и ну,— подумала Винни, неужто ты собираешься раскрыть мне свою душу и выложить все карты на стол?"

— Нет, я не знаю, что это за здание. Похоже на хлебный завод.

— Это сумасшедший дом в Портрейне,— пояснил Белаква.

— Неужто? Я знаю одного врача, который там работает.

Раз уж так вышло, что там, в Портрейне, работает знакомый врач и там же лежит душа, то решено было туда отправиться.

Они шли дальней дорогой, обходя устье реки, наслаждаясь воображаемыми стаями лебедей и лысух; они карабкались по дюнам, прошли мимо Башни Мартелло и в итоге вышли к Портрейну с юга и со стороны моря, а не со стороны железнодорожного моста. Благодаря такому обходному маневру им удалось оставить в стороне ужасающе уродливую часовню в Донабейте. Портрейн был утыкан башнями, как Дун Лаогхейр[28] шпилями: две башни Мартелло, рыжие башни лечебницы для умалишенных, водонапорная башня и вымощенная площадка вокруг башни.