Больше лает, чем кусает

— А мне в этой связи почему-то вспомнилась строка с удивительно тонкой игрой слов: "qui vive lapieta quando e ben morta..."[15]

На эту игру слов госпожа Оттоленги никак не откликнулась.

— Что, разве это не великолепная фраза? — выпалил Белаква на одном дыхании.

Госпожа Оттоленги снова не изволила ничего ответить.

— А все-таки,— настаивал Белаква, уже ощущая себя дураком,— интересно, как можно было бы перевести эту строку, чтобы сохранить все, что в ней заложено?

И на этот призыв госпожа Оттоленги никак не откликнулась. Лишь после продолжительной паузы она пробормотала:

— А вы считаете, что это непременно следует перевести?

Из прихожей донесся шум каких-то борений. Шум быстро стих. И тут же раздался дробный стук в дверь, словно протарахтели бубном. Явно стучали костяшками пальцев. Дверь резко распахнулась — и пред очи Белаквы и Оттоленги явилась мадемуазель Глэн, учительница французского языка. На руках она держала, плотно прижимая к телу, свою кошку. Глаза учительницы готовы были выскочить из орбит и висеть на стебельках, как у краба. И вообще она пребывала в состоянии крайнего возбуждения.

— Ах, извините,— воскликнула учительница задыхающимся голосом,— извините за врывание сюда и мешание, но... но, что там есть в пакете?

— В пакете? — удивилась Оттоленги,— В каком пакете?

Французским шагом Глэн вошла в комнату поглубже.

— Ну, как это называется? Сверток, бумага,— Она в смущении зарылась лицом в кошку.— Там, в вестибюль, на столике...

— Это мое,— сдержанно проговорил Белаква, и причем по-французски.— Это рыба.

Он не знал, как сказать по-французски "омар". И "рыба" вполне сойдет. Если рыба подходит для Иисуса Христа, Сына Божьего, Спасителя[16], то, конечно же, она подойдет и для мадемуазель Глэн.

— Понятно,— проговорила мадемуазель Глэн с явным, хотя и не выраженным словами, облегчением.— Я поймаля кошку как раз в нюжный момент.— Мадемуазель Глэн произвела легкое похлопывание по кошке.— А то она, проказница, могля порвать все в кусь-очки.

Белакву охватило некоторое беспокойство.

— Так кошка добралась все-таки до свертка? — спросил он, не делая в этот раз никакой попытки переходить на французский.

— Нет, нет, нет! — воскликнула француженка,— Я поймали кошку как раз во время! Но я не знала,— добавила она со стародевическим подхихикиванием, столь типичным для синего чулка,— что в том пакет может быть, поэтому я решился подойти к вам и спросить.

Пошлая сука, всюду сующая свой нос!

Представительницу старинного рода Оттоленги это небольшое происшествие слегка позабавило.

— Puisqu'il n'y a pas de mal...[17] — сказала она очень усталым голосом, но с весьма элегантным выговором.

— Heureusement[18].

И судя по интонации, с которой Глэн это произнесла, сразу становилось ясным, что она вполне искреннее считает heureusement, что все обошлось и ничего ужасного не произошло.

Наказав кошку легкими шлепками, Глэн повернулась и направилась к двери. Седина в волосах, которую только теперь, глядя вслед удаляющейся Глэн, заметил Белаква, резанула по его глазам своим стародевичеством. Благочестивая, девственная педантка, синий чулок, переживающая в душе так и не состоявшийся скандальчик.

— Так на чем мы остановились? — спросил Белаква.

Однако неаполитанское терпение отнюдь не безгранично. Более того, оно легко исчерпывается.

— А на чем вообще мы останавливаемся в этой жизни? — вскричала представительница рода Оттоленги.— Где, а?