Больше лает, чем кусает

Белаква в прекрасном расположении духа приближался к дому, в котором проходили его занятия. С обедом все устроилось наилучшим образом. Полный успех! Этот обед останется в его памяти как высочайший образец, на который можно равняться и в будущем. Хотя вряд ли когда-либо удастся превзойти его. Поразительно, но даже тот сыр, который поначалу показался похожим на обмылок, оказался удивительно острым и пикантным. Из чего приходится заключить, что он, Белаква, в течение стольких лет пребывал в заблуждении, полагая, что острота сыра зависит от степени его зелености. Значит верно ведь говорят: век живи, век учись... Да, какой роскошный получился обед! Можно сказать, и зубы его, и нёбо, и язык все вместе побывали в раю! Как замечательно летели в разные стороны осколки разгрызаемых гренков! Словно брызги поедаемого стекла! Как гренки не сопротивлялись, он их одолел! Во рту все горело и болело. Особую остроту поглощаемой пище добавило сообщение, сделанное тихим, трагичным голосом, исходившим от Оливера, прислужника в закусочной, который, стоя за прилавком, своими удачно и так вовремя сказанными фразами, существенно улучшил вкусовые качества Белаквова обеда. Слова Оливера неспешно летели над прилавком и сообщали Белакве, что прошение Мак-Кейба — да, да, того самого убийцы — о помиловании, поддержанное и подписанное половиной населения страны, было отклонено и что соответственно осужденный будет повешен на рассвете в Маунтджое[13], и ничего его уже не спасет. Палач Эллис уже в пути. Белаква, вгрызаясь в свой гренковый сэндвич и круговыми движениями побалтывая в бокале замечательное черное пивко, размышлял: что, интересно, чувствует сейчас Мак-Кейб, сидя в тюремной камере и ожидая смерти...

Все оборачивалось как нельзя лучше — и омар был готов к его приходу и instanter[14] вручен ему с приятной улыбочкой. Да, бывают же в этом мире удивительные проявления вежливости и доброжелательности! Светла улыбка и мило слово ободрения, исходящие от простого труженика, и глядишь — мир светлеет и наполняется радостью. А ведь улыбнуться — это так просто! Требуется лишь некое целенаправленное усилие мышц лица.

— С-в-шэнна свеж,— весело сказал лавочник, подавая Белакве омара.

— Что? Простите, я не совсем понял, что вы сказали.

— Я г-рю, с-в-шэнна свежомарчик,— пояснил лавочник,— Утренний.

Белакве доводилось слышать, как домохозяйки, вопрошая пополудни или поближе к вечеру в рыбных лавках о времени забиения той или иной большой рыбины, получали ответ: "утреннее", и поэтому Белаква по аналогии решил, что "утренний" означает не время доставки омара, а время убиения этого животного.

Signorina Адриана Оттоленги ожидала Белакву в небольшой комнате, дверь которой выходила в просторную прихожую, столь внушительно выглядевшую, что Белаква мысленно называл ее "вестибюлем". Оттоленги обычно проводила свои уроки в этой комнате, отчего она и получила негласное название "итальянской". Из "вестибюля" можно было попасть и во "французскую" комнату. А где же "немецкая" комната? Этого Белаква не знал. Да и на кой черт ему это знать?

Белаква прицепил на вешалке в прихожей свое пальто и шляпу, положил на столик своего омара, завернутого в плотную коричневую бумагу, и живенько нырнул в "итальянскую" комнату.

По прошествии приблизительно получаса, посвященного всякого рода упражнениям, госпожа Оттоленги похвально отозвалась о той все растущей уверенности в понимании итальянского языка, которую Белаква постепенно обретал.

— Вы делаете быстрые успехи,— добавила она своим надорванным голосом.

В госпоже Оттоленги кое-что сохранилось со времен ее молодости, но не более того, сколько могло бы сохраниться в женщине ее возраста и аристократического происхождения, которая в какой-то момент, в уже достаточно давнем прошлом, вдруг обнаружила, что ей невыносимо скучно и утомительно быть молодой, красивой и целомудренно-чистой.

Белаква, пытаясь скрыть то великое удовольствие, которое доставила ему похвала, открыл Дантову "Комедию" на том месте, где идет речь о пятнах на Луне и прочих заумных материях.

— Да,— просипела госпожа Оттоленги,— я знаю этот пассаж. Он знаменит своей темнотою. Дразнящий, можно сказать, отрывок. Побуждающий к разгадыванию того, что в нем сокрыто. Но вот так, сразу, я не возьмусь его толковать. Дома я непременно посмотрю его еще раз, внимательно почитаю комментарии и потом вам все расскажу.

Ну разве не мило с ее стороны! Она придет домой, откроет свой огромный фолиант подробно комментированного Данте, прочитает умные разъяснения и все ему расскажет! Какая замечательная женщина!

— Знаете, мне пришло в голову,— сказала Оттоленги,— уж и не знаю в какой связи, что вы действительно достигли солидных успехов в итальянском и могли бы обратиться к тем местам Дан-тового "Ада", где чувствуется сострадание к обреченным. Когда-то, в давние времена, этому вопросу уделялось исключительно много внимания.

Когда госпожа Оттоленги употребляла глагол в прошедшем времени, ее голос приобретал очень печальное звучание.

Белаква придал своему лицу глубокомысленное выражение.