Больше лает, чем кусает

— Разрешите попросить вас сделать мне сэндвич из яйца, помидора и огурца,— обратилась к кому-то подающая надежды жрица любви.

— А известно ли вам,— говорил какую-то глупость Человек Закона,— что у шведов имеется более семидесяти видов сэндвичей?

Слышался и голос математиколюба:

— Арка,— вещал он, доводя до всех великую простоту своих слов,— длиннее, чем хорда, ее замыкающая.

— Мадам знает Равенну? — спросил фотограф.

— Знаю ли я Равенну? — воскликнула Парабимби.— Конечно же, я знаю Равенну. Прелестный и благородный город!

— Вы, конечно, знаете,— ввязался Человек Закона,— что Данте умер именно в Равенне.

— Совершенно верно,— подтвердила Парабимби,— именно там он и умер.

— И конечно же, вы знаете,— всунулся и Профессор,— что его гробница расположена на Площади Байрона. Я даже составил эпитафию героически-белым двустихом в возвышенных выражениях.

— Вы, конечно, знали,— сказал свое слово палеограф,— что во времена Велизария[95]...

— Моя дорогая,— обратилась Парабимби к Ссохшейся и Сморщенной Старухе,— какой великолепный вечер! Прекрасная вечеринка, и все, судя по общему настроению, чувствуют себя как дома. Могу вам сказать,— говорила Парабимби,— я завидую вашему умению все устроить так, чтобы люди чувствовали себя свободно и непринужденно.

Ссохшаяся и Сморщенная Старуха попыталась слабо отрицать наличие у себя таких способностей.

— Знаете,— пищала она,— этот прием устроила Калекен, она, она, это Калекен, она все устроила, все Калекен, и мне, Фрике старшей, не пришлось ни о чем беспокоиться...

И действительно, Ссохшаяся и Сморщенная Старуха просто сидела на одном месте, и все ее занятие заключалось в том, чтобы выглядеть очень уставшей и измученной. Она смахивала на изможденную, невероятно скучающую старую Норну[96].

— А вот насколько я понимаю,— рокотал Профессор, напрашиваясь, как обычно, на вопросы, на которые можно будет пространно отвечать,— величайшим триумфом человеческого разума явилось вычисление орбиты Нептуна по странностям поведения Урана на своей орбите.

— А каков был ваш собственный величайший триумф? — спросил Б.М.

Вопросик этот, знаете ли, прокатился золотым яблочком и засверкал серебряной картинкой.

В одном углу возникли беспорядки, и Фрика немедля обратилась за помощью к господину Хиггинсу.

— Идите, идите — призывала она,— и наведите порядок. В моем доме не должно быть никаких сцен.

Господин Хиггинс, который не раз принимал участие в схватках вокруг мяча, играя за команду Лесовиков, быстро покончил с безобразием. А Фрика набросилась на бедного зачинщика.

— Я не потерплю,— кричала она,— присутствия хулиганов в моем доме!

— Он обозвал меня поганым Большевиком,— оправдывался великолепный Комсомолец,— а он сам, между прочим, из простых работяг.

— Все, хватит, чтоб подобного больше не было,— сурово наказала Фрика,— чтобы подобного, слышите, больше не было.

Однако в голосе ее было больше мольбы, чем суровости.

— Я вас просто умоляю, больше ничего подобного не затевать!

И с этими словами Фрика быстренько отступила к закусочному и напиточному алтарю.

— Вы слышали, что она сказала? — спросил Кельт.

— Чтобы ничего подобного больше не было! — передал слова Фрики шотландец в юбке, предпочитающий говорить по-шотландски.

— Я вас просто умоляю,— добавил Б.М.

Но вот является та, которой дано глядеть на все это свысока,— Альба, доблестная, дерзновенная дочь вожделений. Она входит как раз в тот момент, когда на несколько мгновений воцаряется тишина, она медленно движется, подплывает, словно мединетка — хорошенькая мастерица из парижской шляпной мастерской — к Ссохшейся и Сморщенной Старухе, чтобы засвидетельствовать ей свое ироническое почтение. Своим появлением она возжигает колючий огонь под каждой кастрюлей. Повернувшись спиной к Парабимби, тоскливо трещащей тривиальности, Альба восходит на помост, замирает в молчании перед выставленными напитками и закусками, повернувшись боком к предлагающему помочь в выборе, и забрасывает свои сети, рассчитывая на богатый улов.

Подающая большие надежды куртизанка внимательно присматривается к Альбе, следит за каждым ее движением, чтобы перенять их стиль. Сестра пародиста начинает сообщать всем, кто любопытствует, то малое, что она и ее дорогие племянницы знают об Альбе, о которой столь много говорят в некоторых весьма благонравных кругах, куда они имели доступ, хотя, конечно, они никоим образом не могли бы определить, что из услышанного ими было правдой, а что — просто досужими сплетнями. Однако же — имеет под собой это какие-то основания или нет — складывается впечатление, что...

Кельт, какой-то журналист, которому оплачивают его статейки построчно, тот, которого обозвали Комсомольцем или Большевиком, и скрипач d'amore сошлись вместе, словно сведенные колдовством.

— Ну-с,— пригласил журналист к разговору.

— Пре-от-лич-ненько,— сказал Кельт.

— И-зу-ми-тель-но,— поддержал скрипач d'amore.

А шотландец, предпочитающий говорить по-шотландски, не соизволил высказаться.

— А ты, Ларри, что скажешь, а? — настаивал журналист.— Выскажись, Ларри!