Больше лает, чем кусает

И какой же смысл угодно будет вложить ее светлости графине в эти слова? Кумская Сивилла в конской сбруе, принюхивающаяся, не веет ли по ветру духом братьев Гримм? О, ее светлость графиня вовсе не намеревалась быть столь жеманной, манерной и благорасположенной — нет, вовсе нет, все это походило скорее на попытку посчитать камешки в кармашке Мальчика-с-Пальчик. Это было лишь некое общее впечатление... Просто Калекен, моя дорогая, выглядела, обладая необычной фактурой кожи — кожа ее цвета известки была словно утыкана гвоздями,— от пояса и выше так frescosa[88], в своем скромном платье под горло — такого цвета бывает кобальт в темпере,— она, моя дорогая, просто как драгоценность, сработанная мастером Кватроченто, увы, загубленного, она настоящая женщина, моя дорогая, она — как вечерний звон Большого Тома[89], потеющего на ветру... И засим, услышав такое, вдовая дева, после многих лет жизни постигшая, что все в небесах, на земле и в водах следует воспринимать таковым, каковым оно есть, определит самой себе хранить в памяти на протяжении всего того срока, который волею судьбы суждено ей прожить, похвалу, сделанную в адрес Калекен таким утонченным и многознающим знатоком, как графиня Парабимби.

А Парабимби продолжает блеять нечто нечленораздельное:

— Мэээээээээээкккке...

Не преждевременно ли? Возможно, мы рассказали все это слишком рано. Возможно, все будет совсем иначе. Но пускай уж все остается, как есть.

Вернемся к Фрике. Наконец звонит звонок, бежит с грохотом по ее фаллопиевым пипеткам, гальванизирует ее, отбрасывает от зеркала, словно ей самой надавили на пупок, возвещая...

Студент, чьего имени мы так никогда и не узнаем, прибыл первым. Гадкий, грубый типчик, с большим лбом.

— О Боже м-л-с-т-вый,— возопил он, выпучивая свои большие карие глаза, глядя в которые сразу вспоминалась скульптура семейства делла Роббиа[90],— Фрика, неужели я пришел первым?

— Не огорчайся,— успокоила его Калекен Фрика, которая на нюх чувствовала поэтов, даже тогда, когда ветер дул в другую сторону,— Да, первый, но опережаешь остальных всего лишь на один ложный шаг и на одно неуместное замечание.

Почти тут же заявилась шумная компания каких-то серых личностей, затем прибыл ботаник, работающий на общественных началах, за ним Кельт из Гелвея, затем рыбачка с Шетландских островов в сопровождении своего Шаса. К этому последнему тут же пристал Студент и во исполнение своего обещания при первой же возможности выяснить у Шаса, какой смысл тот вкладывал в слово "чувство", спросил:

— Что именно вы имели в виду,— Студент явно был настроен на то, чтобы во что бы то ни стало вытребовать ответ,— когда употребили слово "чувство"...

— Он говорил о чувстве? — удивился ботаник.

— Шас! — воскликнула Калекен таким тоном, словно она объявляла имя победителя.

— ...именно в том смысле, который определялся контекстом...— ответил Шас.

Студент возмущался и сыпал слюной в прихожей:

— Я всего лишь хочу выяснить... точнее, все мы хотим выяснить, в каком смысле господин Шас употребил слово "чувство", в смысле ли чувства, как одного из таких чувств, как зрение, осязание, или в смысле противоположности разуму, или...

Кельт, затесавшись в самую сердцевину серых личностей, облепивших его со всех сторон, как листья капусты, жмущиеся вокруг капустной кочерыжки, что-то путано объяснял Ссохшейся, Сморщенной Старухе.

— Как известно, философ Дэвид Юм...— гудел с другого боку Студент, прерванный безымянным неучем, которому очень хотелось поскорее обратить на себя внимание, и не к месту брякнувшим:

— Это который Юм?

— Добрый вечер! — сотряс дом рык Белого Медведя.— Добрый вечер всем, всем добрый вечер! — И тут же обратил ураган своего натиска на хозяйку, стараясь изображать вежливость: — Ну и вечерочек, а? Боже, что за погода, а?

Ссохшаяся, Сморщенная Старуха испытывала к Б.М. нежные чувства, словно тот был и впрямь плюшевый мишка, которого она сама купила на ярмарке игрушек.

— Да, да, ужасная погода, а вам так далеко ехать! — воскликнула она. Ей хотелось посадить его к себе на колени, покачать и приголубить. Он выглядел таким обносившимся, к тому же было известно, что он часто становился унылым и угрюмым.— Как мило с вашей стороны, что вы пришли,— ворковала Старушка,— как мило!

Следующим явился Человек Закона с лицом, пылающим от прыщей и утыканным угрями. Он сопровождал Парабимби и трех девиц, выряженных для выхода на панель, а не в литературный салон.

— Я встретил его,— шептал Шас,— прогуливаясь туда-сюда по улице Пиерс и по улице Брунсвик, знаете, как бывает, прогуливаешься и вдруг — раз — и на кого-то наталкиваешься.

— En route?[91] — высказала предположение Калекен, пребывавшая в состоянии повышенного возбуждения.

— Что, что? — не понял Шас ее попытки высказаться по-французски.

— Он шел сюда?

— Да, но к сожалению, моя дорогая Фрика,— пояснял Шас,— я не смог добиться от него полной ясности, придет он сюда или нет.

Кельт обратился к Б.М. обиженным голосом:

— Вот тут есть человек, который хочет знать, какого Юма вы имели в виду?