Больше лает, чем кусает

— Неужто? — удивился Б.М.— Вы меня поражаете. Какого еще Юма можно иметь в виду, кроме как философа?

— Это тот, сладкоречивый? — предположил рыжеватый сын Хама.

На этот раз реакция Б.М. была острой и едкой.

— Да он просто emmerdeur![92] — съязвил он.— Как его можно называть сладкоречивым?

— Как вы сказали?

Калекен выбралась из толпы и громко произнесла, почти безо всякой вопросительной интонации:

— Почему девочки так задерживаются...

— А разрешите полюбопытствовать,— полюбопытствовал ботаник,— а где ваша сестра, где она, где ваша очаровательная сестричка?

Ссохшаяся и Сморщенная Старуха воспользовалась возможностью вклиниться в беседу:

— К сожалению,— быстренько проговорила она неожиданно звонко и раскатисто,— она в постели, ей нездоровится. Для всех нас это большое разочарование.

— Ничего серьезного, надеюсь? — посочувствовал Человек Закона.

— Нет, нет, к счастью нет. Спасибо вам за заботливость. Просто легкое недомогание. Бедненький Одуванчик!

И Ссохшаяся и Сморщенная Старуха тяжело вздохнула.

Б.М. обменялся с Кельтом многозначительным взглядом.

— Какие девочки? — спросил он.

Калекен набрала в легкие воздух и начала перечислять:

— Пэнси, этот наш Голубой Цветочек (а у Поэта сразу встрепенулось сердечко — почему только он не принес с собой nux vomica[93]), Лили Ньери, Ольга, Эллисева, Невеста Мария, Альга, Ариана, высокая Тиба и стройная Сиба, Альма Беатрис, Альба...

Да, но их слишком много! Не может же она упомянуть их всех?

— Альба? — вскричал Б.М.— Альба! Неужели?

— А почему бы нет? — вклинилась графиня Парабимби.— Почему бы и не Альба, кто бы она там ни была. Лучше, чем жена, скажем, Бата, маркиза Тсайна?

И тут среди них объявилась серая личность и стала раздавать добрые вести: прибыли девочки.

— В том, что прибыли девочки, а не мальчики, сомненья нет,— объявил ботаник,— Но возникает другой вопрос: те ли это девочки, которых ожидали?

— Теперь, надеюсь, можем начинать,— возрадовалась Фрика Младшая, а Фрика Старшая, увидев, что на пути ее никто не стоит, прытко взлетела на помост и торжественно явила миру приготовленные напитки и закуски. Повернувшись спиной к стойке с вращающимися полками, уставленными всякой всячиной, она, взмахнув руками, точно крыльями, стала выкрикивать с видом святой, побиваемой камнями:

— Чашки! Соки! Какао! Чай! Жульены! Колбаска! Курица под соусом! Салаты! Яблочный мусс! Заливное! Китайские блюда!

Собравшиеся застыли в гробовом молчании.

— Восхитительный призыв,— покончил с тишиной Шас,— но, как говорят, визгу много, а шерсти мало.

Те из присутствующих, которые чувствовали себя особо изголодавшимися, рванули к помосту.

И тут привалили почти все сразу: два запрещенных романиста, библиоман со своей метрессой, палеограф, скрипач d'amore[94] вместе со своим инструментом, но не в футляре, а в каком-то неприглядного вида мешке, популярный пародист со своей сестрой и шестью дочерьми, еще более популярный Профессор Бредсобачьевых Наук и Сравнительной Яйцеологии, сапрофит, уже крепко на взводе, художник-коммунист, да еще и декоратор, недавно вернувшийся из Московских заповедников, крупный коммерсант, два степенномрачных и печальных еврея, одна приобретающая все большую известность куртизанка, еще трое поэтов со своими Лаурами, разочаровавшийся, как это в жизни и положено, в женщинах дамский угодник, целый хор драматургов, какой-то посланец "Четвертого Сословия", неизбежно заявляющийся на подобные сборища, целая фаланга штурмовиков с улицы Графтон и некто Джереми Хиггинс. Едва все эти новоприбывшие оказались поглощенными общей кампанией сборища, как Парабимби, пребывавшая в грустном одиночестве по причине отсутствия ее мужа, который не смог сопровождать ее в силу нежелания подвергнуться всяким приставаниям с вопросами, принялась раздавать эпитеты Фрике, за которые, как уже было замечено, Ссохшаяся и Сморщенная Старуха была ей очень признательна.

— Отлично,— похвалила графиня чай,— могу констатировать его чудесный вкус. И крепость хороша.

Она держала блюдце под самым подбородком и поставила чашку в его выемку совершенно бесшумно.

— Ну просто прекрасный чай,— добавила она,— ни крепок, ни слаб, все именно так, как надо.

Ссохшаяся и Сморщенная Старуха улыбалась, растягивая губы так сильно, что обнажались зубы.

— Я так рада,— бормотала она,— так рада.

А Профессор Бредсобачьевых Наук и Сравнительной Яйцеологии куда-то запропастился, хотя он вовсе не был маленьким мальчиком и исчезновения не являлись его призванием. Главная жизненная задача этой особы состояла в том, чтобы вещать и чтобы этому вещанию внимали. И надо сказать, что довольные широкие круги внимали ему и внимали, ловя каждое сказанное слово.

— Когда бессмертный Байрон,— доносился откуда-то его жужжащий по-пчелиному голос,— уже собирался покинуть Верону и отправиться к далеким берегам, где геройская смерть могла бы покончить с его бессмертным сплином...

— Равенна! — воскликнула графиня, память которой тут же пробежала легкими перстами по тщательно оберегаемым струнам сердца.— Кто тут говорит о Равенне?