Большие истории для маленького солдата

Он не знал, что сильнее: желание обладать песчаной невестой или зависть к дару Альфиза, к его способности создать женщину в точности по собственной прихоти.

Убивать в пустыне не запрещено. Ее законы предусматривают обстоятельства, в которых лишить жизни другого оправдано. Но староста сомневался, позволено ли убить человека из-за песка.

И все же его рука невольно потянулась к сапогу, в котором, кроме плетки, прятался длинный тонкий нож, и сердце заколотилось, как сумасшедшее, будто он уже совершил убийство.

Тем временем Альфиз заснул рядом со своей песчаной невестой, накрыв ее руку своей, очень осторожно. Гончар не мог не знать, какой хрупкой она была, как мало – всего лишь дуновение ветерка – требовалось, чтобы она исчезла навсегда. «Ну и что, – в ярости подумал староста, – этот сопляк всегда и везде сможет сделать себе новую невесту!» И она навеки останется юной и красивой, в отличие от его старушенции, этой дряхлой, высохшей злыдни, сводящей мужа с ума своим скрежетом.

Тяжело дыша, староста облизнул губы. Высоко занес нож.

И обмер.

Ее голова.

Он был уверен, что лицо песочной невесты было обращено к Альфизу.

Возможно ли, что она теперь слегка повернула?..

Да нет, не может быть.

Он снова занес руку.

И снова обмер.

Все дело в жаре. От нее ум за разум заходит.

В жаре, в чем же еще?

Но разве она сперва не лежала, вытянув ноги?

В третий раз он занес руку с длинным лезвием. Нож принадлежал еще отцу его отца, и тот как-то сказал, что его клинок входит в человеческую плоть, словно в масло из верблюжьего молока.

Она встала на колени и посмотрела на него.

Лицо из песка, глаза, взгляд из песка, да и не может лежащая статуя вдруг встать на колени. Он не видел, как и когда она это сделала. Но факт оставался фактом.

Подул ветерок. Совсем слабый. И на миг староста почувствовал такую благодарность за это нежное дуновение, что его исступленные, медленно поджаривающиеся мысли слегка успокоились, облепивший кожу пот чуть остыл, – так признателен он был за то, что хоть на долю секунды забыл о песчаной невесте, об Альфизе, о ноже у себя в руке.

Но тот миг миновал.

X

И песок рыдал, и рычал, и свистал, взмывал в небо и низвергался наземь, выворачивал все наизнанку и задом наперед, разом визжал и шептал. Заполнял собой все углы, все дыры. Выколачивал из людей рассудок, сдирал кожу и навеки вышибал дыхание. Песок рыдал, и рычал, и свистал, уносил с собой мужчин и женщин, скотину и скарб, и пожирал все.

Во Дворце Мира царила тишина, но и снаружи тоже. Такая тишина, что Третий Старшебрат услышал, как по дну тачки прошуршало страусиное перо: Часовой зашевелился и осторожно высунул голову. Вид у него был вполне безобидный.

– Посмотрим, как там? – спросил Третий Старшебрат.

Но это оказалось не так просто. Вход полностью занесло песком, и два запасных выхода тоже.

В конце концов Часовому пришлось залезть под самый потолок и саблей прорезать в нем дыру. Снизу Третий Старшебрат увидел небольшой неровный прямоугольник густейшей синевы. Он зажмурился от яркого света.

Только когда они оба выбрались из палатки, стало ясно, как похозяйничала песчаная буря. Дворец Мира оказался наполовину погребен.

Они трудились плечом к плечу, много часов. Зачерпывали, отходили, высыпали песок. Зачерпывали, отходили, высыпали песок. Третий Старшебрат заметил, что Часовой слегка подволакивает правую ногу. Кажется, Старшебрат что-то писал об этом? Он попытался вспомнить, но не смог.

Теперь, когда ветер улегся, снова послышался смутный гул войны. Мысли Третьего Старшебрата разбежались. «Вполне может быть, что никакой войны и нет, – подумал он. – Что там просто притворяются. Взрывают что-нибудь время от времени. Нет лучше способа сохранить мир, чем изобразить войну».

Когда они закончили, рядом с палаткой образовался новый холм. Они выпили пива из громадного кувшина Часового. Спустя некоторое время Часовой стянул сапоги. Тут-то Третий Старшебрат и понял причину его хромоты. У старого вояки недоставало правой ступни.

Второй Старшебрат хорошо воспитал своих братьев. Третий Старшебрат скорее откусил бы себе язык, чем начал расспрашивать что да как. Поэтому он и сам не понял, как так вышло, что, вопреки своим намерениям, он вдруг указал на культю. Ему стало ужасно стыдно, но опустить руку он уже не мог.

– Война? – спросил он.

Часовой вытряхнул сапоги. Из них посыпался песок, образовав миниатюрный холмик. Он полусонно уставился на него и ответил:

– Любовь.

По новой дюне проползла змея, оставив на теплом песке след из маленьких вопросительных знаков.

Третий Старшебрат писал письмо при свете полной луны. Подробно рассказывал о буре, об упавшем буфете с графинами и об ампутированной правой ступне Часового. «Ты только представь себе! – писал он. – Любовь отняла у человека ногу! Что же это за любовь такая?»

История четвертого старшебрата