Большое кочевье

— Ну что, Михаил, давай делом займемся? Ведомости давай мне, табеля, сводку, все в бухгалтерию передам. Сколько телят родилось, много ли телят пропало. Если телята пропали, давай пыжиковые шкурки прилагай к отчету, акты давай. Пыжиковые шкурки есть? — Шумков напряженно и вкрадчиво смотрел на Долганова.

— Да есть немножко. — Бригадир обернулся к учетчику: — Сколько у нас, Фока, семнадцать, да?

— Семнадцать, семнадцать, — проворчал Фока Степанович.

— Вот хорошо! Ну отлично, брат, отлично! — Шумков оживился и даже руки потер от удовольствия, и это обстоятельство удивило Родникова. — Отлично, братцы! Давайте побыстрей все оформим, через час вертолет прилетит.

Фока Степанович достал чемоданчик с документами, подсел к Долганову и Шумкову, и они втроем принялись листать ведомости и табеля, что-то подсчитывая, о чем-то тихонько споря. Разговаривали они по-эвенски.

Родников, листая журналы, невольно прислушивался к их разговору, делал он это по привычке, а не только из любопытства — так он учился понимать чужой язык. Но теперь речь говоривших не совпадала по смыслу с тем, что они делали. Они говорили не о бумагах, которые листали, Шумков просил у Долганова десять пыжиковых шкурок, бригадир отрицательно качал головой:

— Все пыжики записаны в ведомость, и акт на них уже составлен, сам сдашь их на склад, со склада и бери.

— Да что ты, брат? — удивился Шумков. — Ведомость мы сейчас другую напишем, все в наших руках…

— Почему не хочешь выписать пыжики со склада? Чего боишься?

— Да не боюсь я! Просто лишние разговоры пойдут, да и председатель морщится, когда много пыжиков берут, двух дает на шапку, больше не разрешает.

— Правильно делает председатель, зачем больше давать? Торговать хочешь пыжиками, что ли? Купцом хочешь быть, да?

— Да пойми ты: должен я за ружье в Тулу послать, в Магадан одному человеку обещал. Чего вы такие жадные стали? Не даром ведь прошу у вас — десять бутылок водки привез!..

— Водки? — Долганов изумленно уставился на Шумкова. Фока Степанович тоже поднял голову от бумаг. — Ты чего, Васька, шутишь или правду говоришь?

Костя с Афоней перестали шелестеть журналами, все смотрели на Шумкова, и только Родников делал вид, что ничего не слышал, да корреспондент с зоотехником, не понимающие чужого языка, продолжали заниматься каждый своим делом: корреспондент сосредоточенно разбирал объектив фотоаппарата, зоотехник внимательно наблюдал за тем, как Татьяна вытирала блюдца тальниковой стружкой и укладывала их в ящичек.

— У тебя водка есть, не ослышался я? — вновь изумленно спросил Долганов.

— Ну да, я же говорю: не даром я шкурки прошу — десять шкурок — десять бутылок водки.

— Да где же она? — почти вскричал Долганов. — Чего сразу не принес ее? — Он даже заерзал на шкуре от нетерпения. — Неси ее! — Но, спохватившись, быстро повернулся к Фоке Степановичу: — Чего, Фока, делать будем? Отдадим ему пыжики, как думаешь?

— Надо отдать, однако…

— Неси давай водку, где она? — нетерпеливо потребовал Долганов.

— Тише ты… — Шумков многозначительно указал глазами на корреспондента, затем подозрительно с неприязнью покосился на Родникова. — Тише ты! Мешок с водкой рядом с мукой лежит, потом возьмете. Когда улетим, тогда пейте, а сейчас нельзя: председатель запретил водку возить! Так что про это знать никто не должен, ясно, да? — Шумков опять покосился на Родникова.

Тот хмуро встретил его взгляд, и Шумков тотчас отвел свои глаза в сторону.

— Ну ладно, — кивнул бригадир и, переглянувшись с пастухами, весело добавил: — Скорей улетайте!

«Вот ты, оказывается, каков — деляга, купчик, — негодующе думал Родников, низко склонившись над журналом. — Может, выйти сейчас из чума, взять тот мешок да как следует трахнуть его об камень?»

Пожалуй, так бы и сделал Родников, если б знал, что это даст положительный результат, но он был убежден, что этим только вызовет крайнее недовольство своих товарищей. Нет, здесь необходимы какие-то иные меры.

Прошло уже два часа, но вертолет все не появлялся. То и дело кто-нибудь из пастухов выходил из чума, оглядывал горизонт, откуда должен был появиться вертолет, и сообщал: «Нет, не видать еще».

Вскоре Татьяна вновь поставила чайный столик. Чай пили молча, прислушиваясь к звукам за пологом чума. Вдруг Шумков, резко поставив блюдце, принялся торопливо ощупывать карманы.

— Вот, черт! Совсем забыл — тебе же, Родников, письмо, чуть не увез его обратно! Так бы и уехал… Куда же я его сунул? — Он все искал, улыбаясь, а Николай возмущенно и нетерпеливо ждал. Наконец Шумков вынул из нагрудного кармана измятый, сложенный вдвое конверт и, подавая его Николаю, чувствуя осуждающие взгляды присутствующих, искренне смутившись, сказал: — Не серчай, брат, хотел сразу отдать, да закрутился тут с этими ведомостями…

Письмо было от матери, но подписан конверт был не рукою отчима, а почерком незнакомым. Такие письма, написанные под диктовку матери посторонними людьми, Родников получать любил и ждал их с особым нетерпением.

«Здравствуй, сынок!