Большое сердце Петербурга

– Да, с Данзасом, прямо в этом кафе, правда, неизвестно, за каким столом, – указала она на столики открытого кафе, за которыми сидели туристы. Туристов видно издалека, они все время что-то снимают.

– Как удивительно созвучны. В школе я их путал, Данзаса и Дантеса. Забавно, что Пушкин ценой своей жизни затащил последнего в историю, вместе со всеми родственниками.

– Он всех увековечил, кто когда-либо к нему прикасался. А Дантес прикоснулся к самому святому – к жене.

– Поэтому его так много в нашей истории; представляю, какая брешь потом образовалась в литературе, – посмотрел я на Арку Главного штаба, что вела к Дворцовой площади, словно это и была та самая брешь.

– Ты знаешь, что это кафе оказалось знаковым не только для Пушкина, но и для Достоевского. Здесь же Достоевский познакомился с Петрашевским. Так плодотворно, что стал членом политического кружка.

– Нет, не знал, – все еще смотрел я на туристов, которым было до лампочки, кто здесь сидел до них.

– Ну пойдем, пойдем дальше. Сегодня здесь нет ни того, ни другого, только его величество турист, – потянула меня за рукав Анна. Я повиновался, мы двинулись дальше в перспективу. – Здесь параллельно Невскому идет улица Итальянская. Там находилось знаменитое кабаре «Бродячая собака» – первое ночное литературно-артистическое кабаре в России. Ты же почти филолог, тебе, наверное, интересно, где зависала литературная элита.

– Я теперь почти реставратор, – усмехнулся я. Как много сейчас стало почти дизайнеров, почти художников, почти переводчиков, почти политиков – почти профессионалов. Я влился в этот круг почти-творцов.

– Ну куда же без художников, – утешила меня Аня. – Хочешь заглянуть?

– А что там?

– Там Ахматова, Гумилев, Маяковский, Северянин, Мейерхольд, Аверченко, Толстой. Они были завсегдатаями этого злачного места. – Вот в этом доме, указала на герб Анна. На нем была изображена собака, ставящая лапу на театральную маску. – В названии обыгран образ художника как бесприютного пса. Теперь здесь кафе.

– Зайдем? – неформально пригласил я девушку в кафе.

– Давай, интересно, что там теперь.

Мы зашли внутрь. Сумрачно и прохладно, пахло поэзией и театром.

– Стихами пахнет, – заметила Анна.

Все столики были заняты, почти все, мы нашли один свободный недалеко от сцены. На сцене девушка читала очень самозабвенно, прикрыв глаза, стихи:

Да, я любила их, те сборища ночные, —

На маленьком столе стаканы ледяные,

Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,

Камина красного тяжелый, зимний жар,

Веселость едкую литературной шутки

И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий^[2].

– Ахматова, – узнал я по интонации.

– Что вижу, то пою, это же про «Бродячую собачку».

– Да? Что-то есть, но не все. Стаканов ледяных не хватает, – улыбнулся я.

– Еще бы, конечно, стаканы были другие.

– Главное – люди.

– Все было иначе. Здесь заправляли акмеисты. Бродячее собачье бытие заставило их поделить все человечество на две половины: на богему и на «фармацевтов».

– Фармацевты? Никогда не слышал.

– Фармацевты – это все остальные люди. Они покупали билеты в кабаре за приличные деньги.

– То есть деньги публики – это лекарство для богемы?

– Ну да. Это только у романтиков лечит время, в реальной жизни – только деньги, – грустно заключила Анна. Она впала в какую-то глубокую задумчивость.

– Может, кофе?

– Нет, пойдем дальше, пока погода хорошая, – проснулась Анна. – Вообще, Невский проспект – место встреч многих литературных персонажей и их авторов, – продолжала Анна, когда мы вышли из подвала на свет. Ярко светило солнце. – Помнишь «Невский проспект» Гоголя? Как поручик Пирогов и художник Пискарев видят здесь прелестных женщин и бегут за ними. В этом плане на Невском мало что изменилось.

– Вижу, все вооружены красотой. – Со значением посмотрел я на Анну.

– Что ты на меня так смотришь?

– Я не на тебя.

– Тогда тем более. Я вижу, ты вошел в роль героев Гоголя.

– А кому не хочется быть героем. Героем своего времени.

– Ну если ты все время будешь смотреть на меня, то шансов немного.

– А куда мне смотреть?

– На дома.

– Хорошо, тогда… Дом Раскольникова где?

– Как резко ты повернул. Это на Гражданской улице, в доме Иохима. Место не очень романтическое, но если очень хочешь, зайдем. Там все так и есть, как в книге, к четвертому этажу ведут знаменитые тринадцать ступеней. Достоевский жил там неподалеку, возможно, даже был знаком со своим героем. С такой точностью зашифровал тот район. Помнишь? «С-й переулок», «К-н мост», «В-й проспект».

– Все как в настоящем детективе.

– А по факту: Столярный переулок, Кокушкин мост, Вознесенский проспект.

– Но это не по пути?

– Нет, это в следующий раз.

– А сейчас куда идем?

– На Аничков мост.

– Хочешь дальше верхом?

– Я бы хотела, но больно уж кони там резвые, даже мужчине их не укротить.

– А может, просто не надо укрощать? У тебя рука мягкая, иногда достаточно просто погладить, – взял я за руку Анну и ощутил ее тепло.

– Но ведь хочется укрощать.

– А чем ласка не оружие? Прими ее как один из вариантов.

– Сколько тебе лет?

– Почти девятнадцать.

– А рассуждаешь, как умудренный опытом Дон Жуан, – рассмеялась Анна.

– Сама научила.