Большое солнце Одессы

Город сверху казался совсем незнакомым. Даже соседние дома были до того неузнаваемы, что никто не хотел верить, будто это те самые дома, которые мы видим каждый день. Вблизи крыши четко отделялись одна от другой, а вдали они сливались в одно сплошное горбящееся жесткое покрывало, и это казалось столь же несомненным, как сходящиеся в конце длинной и прямой улицы рельсы. Шурик уверял, что это нам только кажется, но в словах его не было той твердости, которая способна разрушить веру человека в свой глаз.

Ползком мы забрались на гребень двускатной крыши и спрятались за широкими дымоходами.

— Я боюсь, я хочу вниз, — тихо заскулил Горик.

— Чего нюни распустил? — прикрикнул на него начальник. — А в футбол захочешь играть!

Горик продолжал всхлипывать, но уже втихомолку.

Крыша недавно ремонтировалась, и куски старой жести, почему-то еще не убранные, лежали огромными темно-ржавыми пятнами на красной поверхности новой чугунной кровли.

Переползая с места на место, мы собрали всю жесть и тихонько переправили ее на чердак.

Но впереди был еще непочатый край работы.

На чердаки давно уже, много лет, выбрасывали хлам, которому настоящее место в мусорном ящике. Сплющенные ведра без ручек, безногие примусы, баки из-под краски, плетеные корзины и деревянные ящики с тряпьем, от которого исходил удушливый запах пыли и времени, — все это громоздилось беспорядочно, как обломки камня на развалинах старых домов. Наши мамы называли чердачное барахло заразой. Но мы были другого мнения. Разве не здесь мы нашли завернутую в пергаментную бумагу саблю с насечкой «1876 г.»? Разве не здесь мы нашли десять тысяч николаевских рублей в простой фанерной шкатулке, покрытой желтыми морскими ракушками? А русские книжки, в которых были буквы, похожие на твердый знак, но которые не были твердым знаком? А патефон с огромной трубой, как рупор громкоговорителя? Что и говорить: мамы — это, конечно, мамы, но ведь и мы не дураки.

Когда шагаешь по чердаку, жильцы шестого этажа всегда бывают обеспокоены: то они уверяют, что потолок осыпается, то всяких воров подозревают.

Мы старались ступать на балки и разговаривали шепотом. Это усиливало ощущение таинственности и свершения запретного. Горик уже не хныкал, а только жаловался, что ему попадаются тяжелые вещи.

Собранные в одну кучу тряпки, обломки кухонной утвари и рваная обувь составляли целый холм. И по мере того как он рос, ребята все чаще останавливались, чтобы полюбоваться им, и все реже пополняли его.

Наконец Шурик тихонько свистнул.

— Айда, ребята, кончай! Теперь надо все снести.

— Так ведь заметят нас, — возразил Борька.

— Мама будет бить меня, — опять захныкал Горик, но никто даже не взглянул на него.

— Главное — это тайна и осторожность, — заявил Шурик.

Через час все барахло уже громоздилось во дворе, возле пожарной лестницы. Шурум-Бурум похаживал вокруг кучи и приговаривал:

— Ай, молодцы! Ай, молодцы! А что, хлопчики, больше там ничего не было?

— Хватит и этого, — решительно заявил Шурик, хотя, если правду сказать, здесь куча казалась почему-то не такой огромной, как на чердаке.

— Почему хватит? — возразил Шурум-Бурум. — Хлопчики, не обманывайте старика, стариков надо уважать. А ну-ка, пошуруйте у себя на антресолях, а ну-ка, поройтесь в мешке, куда мамочка прячет все, что нужно было давно выбросить. Не забудьте и про кладовку. Если там очень темно и нет электричества, можно зажечь свечку.

Шурум-Бурум подмигивал нам, хитро прищуривал глаз, хлопал по плечу, но все-таки он не понял самого главного, он не понял, что нас удерживает страх, а не лень, ибо незачем было рыться в домашнем хламе, когда все, чем были прикрыты наши тела, — и штаны, и майки, и рубашки — за каких-нибудь три часа превратилось в утильсырье. Видно, бывают случаи, когда и волшебники не все понимают.

Но мы были по-прежнему отвалены и полны решимости. Мы уверили старика, что не остановимся ни перед чем. И если надо будет даже отодрать половые доски в комнате, отдерем и половые доски.

— Ай, хлопчики! Ай, герои! — восторженно твердил Шурум-Бурум.

Но хлопчики, скрывшись в парадных, уже на третьей ступеньке почувствовали, что героизм имеет склонность оставлять мальчишечье сердце как раз тогда, когда он нужнее всего. Только Горик стрелой понесся наверх и, опередив всех, принес почти новые мамины галоши и алюминиевый чайник без ручки.

— Молодец! Настоящий мужчина! — очень серьезно похвалил его старик. — А вы?

— Дома никого нет. Но в следующий раз… — Мы смотрели волшебнику прямо в глаза, но волшебник ничего не увидел в наших глазах. И тогда мы сами поверили в свои слова.

— Хорошо, — согласился старик. — А теперь, — он блаженно зажмурил глаза, — теперь, господа, раздача призов и наград. Шашки деревянные, доска твердокартонная — один комплект. Уйди-уйди резиновые, звуковые — шесть комплектов. Таблетки чернильные фиолетовые, одна таблетка на полведра воды — шесть штук. Волшебные шары из сокровищ Рашид Дауда Сулеймана-ад-дина ибн Аладдина — шесть комплектов, двенадцать штук.