Большое солнце Одессы

Лодка, в виде опрокинутой буквы Т, была по-прежнему мертва. Но теперь она стала выпуклой и весомой, и то, что было шестом, уже походило на человека. Мертвый рыболов Честертона растворился, как призрак, в лучах еще невидимого солнца, уступив место человеку. Света было много, и девушке вдруг показалось, что сейчас вечер и солнце только зашло. Навалилась вечерняя духота — предвестница знойной ночи. Чтобы убедить себя в нелепости этого ощущения, пришлось остановиться и осмотреться. Нет, она ошиблась, она плыла на восток, навстречу дню, навстречу солнцу. Может быть, думала она, лучи его уже в пути, и отделяет их только время — восемь минут, о которых она узнала впервые еще в пятом классе. Девушка улыбнулась: она вспомнила маленькую школьницу с удивленными глазами, которая никак не могла понять, что вот предмет перед нею, а она его не видит, потому что скорость света не беспредельна. Это казалось почему-то досадным. Через несколько лет она узнала, что видит звезды, умершие еще до рождения человека. Которая же из них? — думала она, глядя в ночное небо. На этот вопрос никто не мог дать ответа, и она опять чувствовала себя обманутой и бессильной разоблачить обман. Впрочем, никакого значения в ее жизни это не могло иметь. И все-таки становилось холодно и неуютно, а земля под ногами утрачивала самое драгоценное свое качество — незыблемость центра Вселенной.

Но бывало и хуже: откуда-то извне внезапно налетал вихрь, и человеческое сердце трепетало в жутком предчувствии. Да, теперь она твердо знала — земля не центр Вселенной. И солнце, великое солнце — тоже не центр. Может быть, человек…

Полоса холодного течения осталась где-то позади. Девушка не заметила, когда это произошло, но вернулось ощущение лени и тупости. Удивительной тупости, когда нет ничего, даже страха перед смертью. Море отдавало метр за метром с легкостью, губившей всякое желание одолевать эти необъятные просторы покоя и равнодушия. Пусть буря, пусть гроза, пусть двенадцатибалльный шторм — только не это… Что это? Ну просто горькая, просто соленая, просто вода.

Девушка встряхнула свое тело, резко, как встряхивают часы, которые остаются безжизненными, хотя пружина их заведена до отказа. Потом она неистово секла воду ногами, пронзала ее, точно упавшими с высоты копьями, руками — и море ожило. Оно пенилось и пузырилось, оно гудело, как водопад. Но гнев его был недолговечен: едва утихла девушка — море замерло. И хотя человеческое сердце еще содрогалось в отголосках бури, морю до этого не было никакого дела.

Девушка чувствовала бодрящую боль, которая так же быстро исчезает, как и возникает — боль от порывистых движений. Скоро взойдет солнце, скоро в обратный путь. И с чем? Ни с чем, если не считать этой боли. Но через минуту не будет и боли — ничего, кроме нудной ломоты.

Почему же солнце не восходит! Почему солнце медлит! Ах, ерунда, какая ерунда! Солнце вовсе не медлит, солнце никогда не медлит. Медлят только люди. Медлят или торопятся.

Теперь согнутые руки и ноги распрямлялись, потому что в воде иначе нельзя, потому что нельзя оставаться неподвижным, когда морское дно так далеко, что соприкосновение с ним может означать только смерть. Я смелая, подумала девушка. Перебирая в уме знакомых, она не нашла среди них никого, кто решился бы на такое.

Нет, я не могу этого знать, ведь они тоже не знают, решилась бы ли я на такое. И я сама прежде не знала. А теперь мне вовсе не нужно было думать об этом: просто разделась и плыву. Ну и что? Ничего, все как прежде.

Но почему все-таки нет солнца? Странно, наверное, уже шесть. Нет, шести еще нет. Солнце восходит до шести. В шесть солнце уже высоко. Интересно, можно увидеть здесь дно? Когда мы проезжали через Ангару, я видела дно. А там гораздо глубже. С самолета, говорят, морское дно как на ладони. А я пролетала — ничего не видела. Почему?

Лодка уже не напоминала опрокинутую букву Т. Это была настоящая байдарка с живым рыболовом, который сидел чуть сгорбившись с удочкой в обеих руках. Когда удочка взвилась, видно было, как рыболов протянул левую руку к чему-то темному, повисшему над лодкой. Сняв темное и закрепив удилище на борту, человек стал попеременно выставлять вперед то левую, то правую руку, вытаскивая что-то из воды. Тянуть пришлось долго: всякий раз, подымая голову, девушка заставала рыболова за той же работой. Движения человека в лодке были до того отчетливы, что от километра, должно быть, осталось не больше десятой доли его.

Но это невероятно, этого не может быть. За такое время нельзя пройти километр. За какое такое? Разве я знаю, сколько я плыву?