Большой аргиш

Бодой давно бы тронулся с Нахаты в Туктынчаки, чтобы в собольем промысле опередить охотников войвитян, но отговаривал отец:

— Зеленую ягоду не клюет птица, худую недошлую пушнину не возьмет русский купец.

Наконец ударил по-настоящему резун-северок. Про-костенела глубже земля, слиплись гнилые болота и топи, затянулись крепким льдом непокорные стремнины рек, распушился хвост у белки, загустел подшерсток — согрева. На желтую, мерзлую землю выпал снег и нарядил ее в мех полношерстного зайца. Посветлело в тайге, посветлело и под закоптелой полостью чума. Наступило во всем обновление.

Бодой встретил радостно снегопад. Он встал на сосновые лыжи и наскоро, в одной рубахе, пробежал добрый круг.

Запыхался, вспотел.

— Ноги маял? — встретила его Атэк, жена, спрятав насмешку в сжатых по-старушечьи губах.

— Лисицу гонял! Хо-о! Жарко!..

— Что скоро отступился? Побегал бы еще?

— Вспотел, устал маленько. — Бодой прилег на пихтовый настил и, смеясь, уронил голову на колени к жене.

— Не мешай. Ты видишь, я дошиваю унтики[13] для Курумбук.

— Завтра пойдем к россыпям вверх по Нахате.

— Не мешай тогда мне. Ну!

Боной сел, погрузил трубку в табак. Атэк продолжала сшивать камыс[14].

За чумом, лежа в снегу, плакала Курумбук. Ее толкнула Инеки за то, что Курумбук перетоптала у ней аргишную дорожку на новое место от чума к пеньку. Сестер примирила Пэтэма. Прерванный ссорой на половине игры, аргиш пошел весело дальше.

Смеркалось. Прошел темный завечерок, и над тайгой пшеничной лепешкой повис тусклый месяц. Чум погрузился в сон. Позднее Бодоя легла Атэк. Она давно не чесала волос. Они спутались, их нелегко было растеребить пятизубным самодельным гребнем из сохатиного рога. Атэк с трудом протаскивала толстые зубья по густым, жестким волосам и ойкала от боли.

— Ты что стонешь? — спросил ее Богыдя, грея перед огнем тряпку.

— Гребень дерет.

— Это худо, а время хуже. Оно сильнее теребит. — Богыдя приложил нагретую тряпку к глазам. — Волосы потерять — не ума лишиться, а вот ослепнуть, как я, и ум не нужен станет. Теперь я не человек, не зверь, а… так… слепец — бали. Бали и имя мне стало.

Атэк не дослушала невеселых слов старика. Она постаралась скорее собрать пучком волосы и от самого затылка обвить их гарусным пояском в толстый жгут-косу.

— Я буду спать, — сказала она и скрылась с головой под теплым одеялом, где спал Бодой.

За чумом сонно заворчала собака, видимо, перевернулась на другой бок. На землю сошла тишина.

У дымного очага продолжал сидеть один Бали. С того дня, как важенка[15] острым рогом выткнула ему глаз, а второй загноился и вытек сам, — он привык сидеть долго ночами и думать про себя — кому он нужен безглазый?

«Стоит ли мешать людям? — вздохнул Бали и низко опустил голову. — Лучше бы лежать на земле колодой и помаленьку гнить».

За чумом с наспанного места вскочила с лаем собака и оборвала грустные думы Бали. Забыв о слепоте, он неловко растянул веки, будто собрался выглянуть за порог, чтобы узнать, на кого бросился пес.

— Кто-то есть? Поводливый — собака не пустолайка.

Бали напряг слух и тут же в промежутках громкого лая поймал ухом человеческое бормотание и отрывистые пощелкивания оленьих копыт.

— Цыц, ты! — пригрозил из чума.

Поводливый, рыча, попятился от двери, уступая кому-то дорогу. Бали по шагам не мог узнать, кто влез в жилище.

— Ты кто? — спросил он. — Отчего так сопишь? Бежал, что ли? Что молчишь?

Разбуженные говором отца Водой и Атэк из-под приподнятого одеяла видели мутные, дикие глаза вошедшего молодого парня. Лицо у него было пятнистое, красное.

— Тебе кого надо? Что ищешь? — Водой откинул одеяло.

— Отец?.. Ты здесь?! — крикнул ночной гость и с перекошенным лицом упал на шесты чума.

— Он припадочный!.. Держите его, — испугалась Атэк.

Голоногий Водой вскочил с постели и придавил парня. Нащупав у него на бедре ножны, он выдернул нож и бросил его Атэк.

Опасаясь буйства пришельца, Бали отодвинулся в глубину чума. Однако парень лежал спокойно, как сонный.

— Уснул, — сказал Водой, убирая с груди колено.

— Пусть спит. Кружатому человеку сон — рыбе вода.

Водой сидел перед огнем на корточках, грея голые ляжки. Атэк рассматривала нож, отточенный с левой стороны, и думала, где она видела парня левшу.

— Водой, ты не знаешь этого мужика?

— Я сам хотел спросить тебя, — ответил он. — Отец, может, знает.

Бали рассмеялся.

— Я слышу, вы оба не знаете человека. Откуда же мне его знать? Дуплами глаз своих я не вижу. Сам он ничего не сказал. Он крикнул, но по короткому вою собаку от волка не отличишь. Сходи-ка лучше посмотри уши оленя. Скорее попадем на след.

Водой накинул на плечи коротенькую парку и вышел из чума. В густой тени лохматой ели лежал олень. Это был крупный рогатый бык. Водой толчком ноги заставил его встать. Он знал толк в оленях. Разве мог он не восхититься быком!

— Однако у тебя не игрушечная спина, да и ноги — не жидкие прутья. На тебе можно гоняться за думой. Откуда ты пришагал?

Бодой внимательно осмотрел уши оленя, расседлал и пустил его на копаницу[16]. Но животное было настолько замучено, что тут же подогнуло колени.