Большой аргиш

Водой приготовил дров, Бали вернулся с растопкой, и запылал костер на снегу. Расселись вокруг огня. Атэк с Водоем курили и тихонько советовались, куда кочевать. Бали слушал разговор. Решено было скорее покинуть загрязненное место. Бодой хотел уже идти в лес за оленями, но вмешался Бали.

— Мне никогда не приходилось уходить от нескороненных, — сказал он. — У Шодоуля одна дорога, у наемного. Уйдем позже…

Атэк с Водоем переглянулись: что ответишь на это отцу? От могилы уходить легче, кто будет спорить? Но кто будет собирать мертвеца в большую дорогу?

— Что молчите? Я не вижу, много ли дня? До ночи схоронить надо. Не успеем, ночевать придется.

Нет, ночевать с покойником еще страшнее, чем хоронить. Бодой преодолел страх.

— Отец, лабазить[18] покойника будет долго, — сказал он.

— Положим в землю.

— А гроб?

— Схороним в моем одеяле. Атэк зашьет.

Лицо Атэк покрылось пятнами. Задергались губы.

— Я… я боюсь.

— Эко, боюсь!.. Давай мне иголку, я сам зашью его мало-мало.

Бали спокоен. Но как он будет зашивать? Игла- не дело рук мужчины, а слепого и подавно.

— Зашьет она, — сказал сурово Бодой, указывая на жену.

Это обозлило Атэк. Щеки ее досиза налились кровью. Пэтэма вызвалась помогать матери.

— Сиди! Пособница! — прикрикнула на нее с досадою мать.

Бали достал из кармана отделанную слюдой берестяную табакерку, постукал по ней, но не стал нюхать. Он хорошо знал, что в ней нет табаку. Болтается там щепотка золы вереска, да стоит ли ею набивать нос? Зола хороша только в табаке, как приправа.

Великий томулян[19], на котором плавает грузная земля, наклонился в сторону солнца, и над тайгой занялся северный день. Бодой вскочил на ноги и начал валить в костер дровяные кряжи. Всем стало ясно, что он решил таять землю.

— Пока тает земля, вы зашивайте, — сказал Водой. — Отец, помоги Атэк. Я соберу оленей.

— Ты скорее! Слышишь?

Крик Атэк поглотил лес.

С оленями Бодой вернулся в полдень. Толстые кряжи съел огонь. Вокруг стаял снег, зачернела широко земля. У входа чума головой на запад неподвижным обрубком лежал Шодоуль, зашитый в одеяло. На него никто не смотрел. В дорогу ему положено все: кусочек хлеба, чашка, котел, седло.

Водой сгреб с огнища угли, золу, рыхлил топором землю и выгребал ее деревянной лопаткой. Вырыл яму по колено и глухо пробормотал:

— Отец, станем класть.

Вскоре над свежей могилой была разровнена земля, поверх набросан деревянный настил. На подрубленной сосенке повешены котел, седло, узда и парка Шодоуля.

Атэк не заставила себя ждать. Олени были навьючены.

Можно трогаться в путь.

— Атэк, шевели! — распорядился Водой.

— Иди ты впереди. Я не знаю куда.

— Не зна-аю! — передразнил ее Водой. — Не знаешь, куда течет река?

— Не пойду.

Что случилось с Атэк? Куда девалась ее покорность? Водой хотел с ней поступить так, как с оленем, который упрямится, но удержался от тычка лишь потому, что и сам боялся идти впереди. К тому же отца дернуло с языком: «Пугливого оленя не бьют, а ведут позади». Водою пришлось поневоле быть передовщиком. Наперевес с пальмой он объехал Атэк и повел в темнеющий лес многооленный аргиш. Атэк оглянулась на ободранный скелет покинутого жилища. Глаза ее ослепил яркий закат. Пэтэму забавляло, как с высоких сучьев березы камнем падали рябчики и зарывались на ночь в снег. Бали ехал на поводу за Пэтэмой. Его часто и больно стегали ветки, слепота мешала ему вовремя уклоняться от них.

Каждый удар упругих сучьев по лицу возмущал старого Бали, и он злился на сына:

— Эко, бестолковый! Куда-куда лезет? Зачем у таких глаза только?

Старик раньше не замечал этого за Водоем. Сегодня он особенно плохо выбирает места. К чему идти в сплошную заросль, когда ее можно легко миновать проредями? Зато радовалась Атэк, что Водой едет прямо-прямо и все время подторапливает оленя. Ведь-каждый, шаг их отдаляет от свежей могилы. По тем же причинам Водой не делал привала. Он без остановок перевалил в долину реки Туколомны, но все еще не хотел вставать на чумище.

Была уже поздняя ночь, когда захныкала в седле Курумбук. Атэк спрыгнула с оленя и крикнула мужу:

— Остановись!

Водою хотелось добраться до лучших оленьих мхов, но не согласилась Атэк.

— Ты слышишь, Курумбук плачет, — возмутилась она. — Девчонка замерзла, да и мне тоже не жарко. Сидела на теплом олене — не слышала холода, а слезла — зубы едва держу: стучат. Руби скорее шесты на чум. Пэтэма, расседлывай оленей.

— Э! баба… Наговорила столько, что и мне стало холодновато.

Бали втянул носом воздух и об ознобе подумал иначе, чем они Не такой уж сильный мороз, чтобы можно было продрогнуть.

2

— Атэк, где будет чум? — спросил Бали невестку. — Подведите меня, я помогу хоть отоптать снег.

Бали подвели к маленькому огоньку. Водой рубил пальмой молодые елочки, Пэтэма подтаскивала их к дедушке.

Чтобы ускорить работу, Атэк заранее определяла места людям и в нужном порядке размещала по кругу будущего чума постели, спальные мешки, сумочки, тур-сучки.

Водой кончил рубку шестов.

— У, как жарко! Отдохну, потом свяжу треногу. А, может, ты, Атэк, сделаешь основу чуму? — пытался шутить он, распахнув парку.

— Ладно. Ты руби дрова.