Большой аргиш

— Слыхал о наших кежемских делах? Перед выходом тунгусов из лесов за покрутой два молодца ушли на зимовье Лаушкарды побелочить[61], а, может, и торгануть. Ну, и побелочили. Ха-ха! Ночью курили, бросили, видимо, окурок на мешок и уснули. Затлело. Огонь добрался до пороху, ну и…

— Разбудило? — засмеялся искренне Калмаков.

— Да-a. Сейчас еще уснуть не могут. Не случись на их фарт тунгусов поблизости, хорошее бы для зверья получилось лакомство.

— Задумано было остро, да кончено тупо, — отозвался Калмаков о вылазке предприимчивых кежмарей.

Калмаков ясно видел, что дошлые неудачники предвосхитили выношенную им идею, пытаясь выйти с торгом эвенкам навстречу в тайгу. Но Калмакову мало было победы над этими своими мелкими конкурентами — «запечными тараканами». Его влекла победа над более крупными скупщиками. Он задумал вырвать от них эвенков, поработить их и после передать, как наследственную вотчину, в надел сыну Ермилу. Калмакову хотелось захватить тайгу и брать пушную дань там, в глубине кочевий, вне всякого надзора, каким все же являлась «покрута» в деревне. Он стремился раньше всех захватить пушные богатства, выстроить сеть торговых факторий на Катанге и заставить тунгусов, минуя ангарские деревни, отовсюду идти в его фактории за покрутой…

«На падло идет голодный зверь; перетащи приманку, и брошено старое место слета. Не то же ли фактории? Но спешить надо, спешить, иначе опередят…»

Калмаков кашлянул.

— Михаил Семеныч, — продолжал он, — новое распоряжение, запрещающее покруту инородцев в деревне, — мера прекрасная. Давно пора! А то, что на самом, деле! Все ангарское население сейчас беспатентно торгует[62] и заедает бедного тунгуса, как овод оленя, а мы — настоящие купцы — терпим убытки и не даем государству той пользы, которую по праву должны ему давать. Одного гуся дважды не щиплют!

— Совершенно верно! — согласился Дмитриев.

— Деревня ощиплет, а мы вынуждены покручать, и покручаем часто, уверяю тебя, под голую кожу. Убб-ытимся…

— Положение об инородцах, так сказать, пресечет в корне эти безобразия и оградит интересы всех: и тунгуса, и правительства, и вас, господа купцы. — Лицо Дмитриева застыло в глубокомысленном выражении. Он сказал умно.

— Пресечет, но не в корне! — возразил уверенно Калмаков.

— Чем же, Осип Васильевич, можно достичь большего?

— Иными мерами. И на этот счет я имею проект. Недаром я торопился к тебе, Михаил Семеныч. Народ говорит, что в твоих руках находится судьба волости, что…

Разговор был прерван Парасковьей Ивановной. Из смежной комнаты она приглашала к столу, на котором красовался румяной коркой стерляжий пирог, искрилась черным бисером полная тарелка осетровой икры, стояли соленые рыжики с луком и хрустальный графин с вином. Закипающий самовар, пощелкивал. По народному поверью, на радость хозяевам, самовар «ковал деньги».

— Не взыщите, Осип Васильевич, за угощение. Прошу, — Парасковья Ивановна пододвинула графины к мужу. — Миша, наливай. Не томи гостя.

Калмаков выпил полстакана водки и, обуздав себя, больше не стал пить. Начатый разговор требовал ясной головы. Дмитриев тоже не пил из предосторожности, смекнув, что гость отказался пить неспроста.

— Ну-те, Осип Васильевич, разберем ваш проект. Я слушаю.

— Мой проект на пользу и тунгусов, и русского крестьянства. Близость факторий избавит тунгусишек от ненужной пустой ходьбы за покрутой в деревни. А русская мелкота, потеряв легкий заработок, будет вынуждена сама добывать белку, пахать поля, пойдет в извоз, бурлачить. Торговлю от жилых мест нужно выбросить не на Лаушкарды, не за Коврижку, а на берега Катанги. Там самое место кочевий. А перенос торговли на Лаушкарды — пустые хлопоты, Михаил Семеныч.

Писарь поглядел на гостя:

— Но, ведь это, Осип Васильевич, противозаконно… Кто позволит нарушать закон? Кто разрешит въезд в тайгу с торгом?

— Кто? — Калмаков круто повернулся и, глядя в упор, сказал: — Разумные доказательства его превосходительству господину иркутскому генерал-губернатору, и он разрешит.

— Откуда они изойдут?

— От Калмакова… Дмитриева. Я специально приехал предложить тебе, Михаил Семеныч, это дело и надеюсь, что ты охотно примешь в нем участие.

— Ну, хорошо. А где же будут сугланы[63], сбор ясака?

— Там, на факториях!

Писарь задумался над проектом Калмакова. Он долго обкусывал короткие ногти. Осип Васильевич, сунув руки в глубокие карманы, ходил по комнате.

«Что эта клякса еще мумляет? Грызет ногти, когда можно глотать, не разжевывая, пушнину целыми возами!» — думал раздраженно Калмаков.

— Что же… Дело хорошее, я бы с удовольствием. Но… — начал было Дмитриев и остановился.

— В чем же дело?

— Но у меня руки коротки: нет средств.

— Долгими руками всего не захватишь. Чудак! Деньги будут!

Калмаков остановился. Он понял, что тут больше стесняться нечего. Писарь пойманной рыбкой сидит на кукане.