Большой аргиш

В глаза их бьет камысным нарядом тайга. Выходным горностаем всюду блестел снег и похрустывал, оседая, под ногами. Мельтешили узкие, жидкие тени. Вон олень, чувствуя скорую потерю окостенелых рогов, пробовал сбить их о пихту. Где-то трещала большеносая кедровка, чимкал королек. Сядет в сосновые иглы — не больше шишки. Впереди будто дразнился маленький пестрый дятел. Отлетит, прильнет к коре, дождется Сауда с Пэтэмой и опять отлетит. О, сколько разных див в лесу увидит Пэтэма! Ясный день только начал разгуливаться. Он открывался, как заспанный глаз. Не скоро еще сожмутся и загустеют утренние тени.

В лощине с земли подняли белку. Она выскочила на первые сучья. Остановились.

— Стреляй, отсюда, — сказал Сауд.

У Пэтэмы щурится глаз. Хлопнул пистон. Но что это значит? Белка перепрыгнула на другой сучок, выше.

— Стреляй! — повторяет Сауд.

Упирается ложе в плечо, глаз ловит белку — и нет пули.

Пэтэме жарко и стыдно. Новый промах загнал белку на. самую вершину. Гаснут глаза Пэтэмы. Она виновата, покорна. Сауд взял, смеясь, винтовку и округлил на зубах неправильно отлитую пулю.

— Не торопись. Ружье держи тверже. Не мигай…

Ружье в руках у Пэтэмы, слова Сауда в ее голове. Разве можно ослушаться его и не сделать все, что велит он? Пэтэма затаила дыхание. У ней вздернулся чуточку нос, смешно перекосилось лицо. Наметилась. Цокнул курок. Цепляясь за ветки, с вершины упала белка.

— Теперь ты — мой товарищ!

Пэтэма покраснела от похвалы. Они долго шли по размашистому следу самца и молча радовались друг другу, удаче, весне. Как по воде берестяная лодка, бесшумно катились по уклону лыжи, где голубеньким комочком выкинулась на голую вершину старой лиственницы белочка-самка. Села на задние лапки грудкой к солнышку, грелась, встряхнулась, хорошилась, пушила свою примятую в тесном гнезде, переросшую шерсть.

— Видишь? — предупредил Сауд Пэтэму. — Нашла? Пойдем тише.

Зоркие глаза Пэтэмы на этот раз не нуждались в лишних словах. Она давно увидела белку и с излишней осторожностью подходила к ней.

— Фыр-р… Фырр! — раздалось вдруг, и по корявому стволу лиственницы вверх мелькнуло четыре пушистых хвоста. Белочка на вершине зашевелилась. Теснее, сошлись ушки-шилья.

Самцы заняли боковые сучья, опешили.

— Подождем! — сказал тихо Сауд.

Усатые мордочки повернулись в сторону самки. Греб-нились спинки, вытянулись обугленной хвоей черные хвосты, цепкие лапки самцов были готовы к прыжку, нэ белые иглы зубов удерживали соперников на местах.

Белочка переползла на веточку ниже. Ожили самцы. Пропал друг перед другом страх. Светлее всех цветом самец сделал первым опасный прыжок в сторону самки. И начались беготня, перелеты, падения… Самцы не слышали, когда прибыли к ним еще два свежих бойца. Набегались и вдали друг от друга остановились передох-нуты Белочка свесила рыженький хвост. Ей нужно ждать.

— Будем стрелять «мужиков», — сказал Сауд, поднимая винтовку.

Палец Пэтэмы поднял тяжелый курок. Малопулька метко плевала свинец. Разгоряченные самцы падали и влипали в снег.

Дерево оголело. Обеспокоенная белочка засновала по сучьям.

Остановилась, готовая прыгнуть, бежать… Ее пугали пустые сучья. Сауд медным шомполом вдавил в ствол пулю и положил конец томительным ожиданиям.

На солнце набежала туча. Нахмурилась тайга. В поисках новой веселой охоты Пэтэма двинулась за Саудом. Шорох лыж согнал с дерева маленького поползня.

Когда Сауд находил следующие брачные деревья, Пэтэма уже знала, с кого нужно начинать стрельбу. Она сама заряжала винтовку. Сама на зубах окатывала плохо отлитые пули, сама надевала на бранку пистоны. Только раз заметил Сауд, когда услышал, что при выстреле винтовка сдвоила:

— Дожимай плотнее к пороху пули: не будешь напрасно шомполом маять рук и стрелять мимо. Плотно пуля — не утечет из бранки порох. Порох в бранке — не осечется пистон.

Пэтэма все поняла. Какой славный Сауд! И говорит он не хуже дедушки. Как хорошо с ним! Почему он не дедушкин? Жили бы вместе.

Вдалеке синел хребет Голец. За ним падало солнце. Сауд повернул к чуму. Пэтэма с трудом тянулась за ним. Плечи оттягивала добыча, но она жалела, что так быстро кончился день.

После брошенного Этэей упрека, что Бали с Пэтэмой не особенно приятная ноша для Рауля, Бали отодвинулся подальше к шестам просторного чума и старался никому не мешать. Сам он не начинал разговоров с Этэей, она же про старика будто забыла. Молчит.