Большой аргиш

По окованной торосами величественной Ангаре тянул ветер-поземка. Он бился о ледяные стояки, точил их до зеркального блеска, взмывал кверху и закручивался в жиденькие снежные вихорьки.

Осип Васильевич Калмаков сидел в березовом кресле и через стекла двойных рам следил за весенним ветром. Квадратным камнем упер он в широкую грудь тупой подбородок, передумывая вчерашние расчеты.

— Нет, это не пустой ветер-поземка, а настоящее дело!.. — подвел он итог своим размышлениям.

По заназьменной улице села Панчина скакали воробьи. На борту перевернутой вдоль взвоза лодки сидела сорока. Под берегом на снегу перелетал табунок подорожников. Они только на днях появились. С крыш домов висели натеком ледяные свечи.

Из переулка на берег вылетела стая собак, рассыпалась и мигом сомкнулась в сплошной пестрый клубок. Калмаков прислонился к переплету рамы. Он видел, как из самой середины рыжим клоком взвился кобель и короткими рывками бросал на землю собак. Минута — и по расчищенному пути рыжий шел смело, куда ему было нужно.

— Хорош, псина. Хорош! Ты послужил мне добрым примером! — усмехнулся Калмаков и крикнул: — Егорка!

— Я! — открылась дверь.

— Запрягай коня. На кошевку накинь кошемную полость. Да не копайся!.. Жена, дай пиджак. Еду в Кежму. В понедельник вернусь.

Через полчаса Калмаков сбежал со второго этажа во двор, запахнул полы подборной собачьей дохи, сел, взялся за вожжи.

Лошадь горячилась. Работник держал ее под уздцы, чтобы спустить под крутой берег.

— Не черта наповаживать, — крикнул хозяин. — Пусти!

Егор отскочил. Просвистел бич, и лошадь, как ошпаренная, хватила со всех ног под крутой взвоз.

Ехал Калмаков по торосоватому льду Ангары. Верховна[59] била в спину. Кошева по ухабам ныряла тупоносым кунгасом[60]. Размашисто метались ноги породистого коня, играли вдогоняшки с ветром, вились флажками длинные концы лосиновых гужей. Плыли навстречу сенокосные острова, надвигался Толстый мыс, Масляная горка и синим шишаком верстах в сорока ниже — Игрень-ков камень.

«Ага, конец Кежемского Прилука… Только согласится ли писарь? В нем — все! Казенная печать даже фальшивой бумажке придает вид непорочного документа. К кому заехать?.. Заеду, однако, прямо к нему. Почет делает дело».

Калмаков грузно навалился на спинку кошевки. Пытливо сощурились серые глаза.

«Как действовать? Купить писаря Дмитриева «катеринкой» или открыть ему тайну и делать все начистоту?»

Конь устал и, слукавив, свернул в деревню Мозговую.

— Куда-а? — Калмаков рванул удила влево на объезд.

У коня виновато прижаты уши. Пляшут полозья по бугроватой дороге.

Наконец, обогнут последний мысок, и одна за другой выскакивают подслеповатые зареченские избушки. За протокой чернел Еловый островок, ниже виднелись тальники острова Народимого. Левее Игренькова камня вздувался Хуторейский хребет в яркой оправе заката.

«Бабы стыдиться — детей не видать. Буду действовать прямо», — решил твердо Калмаков, подъезжая к церковному взвозу.

Церковь, поповский дом, каталажка, волость, наискосок от нее низенькая квартира писаря, в прошлом учителя Михаила Семеновича Дмитриева.

— Тпру!

С лошади упала на землю мыльная подвеска.

— Откуда? Не ждал. Ну, милости просим! — к Кал-макову протянулась рука писаря. — Раздевайся, Осип Васильевич. Паша, гость к нам! Давай огня…

Калмаков порывисто сбросил доху, пригнул голову и ступил в горницу на мягкий суконный половик.

Из-за зеленой шторы показалась Парасковья Ивановна с лампой под голубым абажуром.

— Спасибо, Осип Васильевич, за подарок. Беличий мех тунгусской выделки мне так давно хотелось иметь. Я говорила Мише, и вдруг вы будто отгадали мою мечту.

— Такой пустяк, Парасковья Ивановна! Однако я рад, что вам по душе мой подарок!

Волосатая рука Калмакова тяжело легла на эвенкийский расшитый бисером замшевый хольме, что закрывал узорным панцирем его широкую грудь.

— Какая у вас хорошенькая манишка, — завистливо протянула Парасковья Ивановна. — Вы в ней, как русский витязь в кольчуге.

Дмитриева ушла хозяйничать.

Калмаков взял под руку писаря Михаила Семеновича и вместе с ним уселся на жесткий диванчик. Закурили. В кухне брякнула крышка самовара.

— Что нового? — спросил Калмаков.

— Новости для вас мало интересные. Положением об инородцах запрещается ведение торговли с тунгусами в населенных местах.

— А как же торговать? Что предлагается?

— Начальство предлагает открыть торговые пункты в тайге, вблизи русских селений, на тунгусских тропах, и там торговать и непременно в присутствии властей.

Калмаков усмехнулся. Сообщение Дмитриева было ему наруку. Однако он молча слушал писаря.

— Это распоряжение войдет в силу только будущей зимой. Ведь сейчас покрута азиатцев кончена. Теперь надо ждать зимнего Николу. К той поре все должно быть готово: у миссионера — крест, у вас — аршин с весами, у нас — родовые списки на ясак.

Дмитриев приостановился и, поджигая потухший окурок, перевел разговор на другое. Он вспомнил смешное, по его мнению, событие.