Большой дом. Пожар

Все же изредка из этих затопленных пространств доносились чьи-то голоса; повидимому, пашни не оставались такими покинутыми, как это казалось: были люди, которые пускались в плаванье по этому морю водяной пыли и дождя, не желая расставаться со своими полями.

Надо было поторапливаться, быстро наполнить ведра. Утро подходило к концу, а она не приготовила еды для мужа. Он приходил в половине двенадцатого и требовал, чтобы обед был готов. Он ничего не признавал. Когда Мама думала об этом, она даже переставала работать; но думать — это болезнь. Это дьявол, который подчиняет вас своей воле. К счастью, работа отвлекала ее от мыслей, и она каждый день трудилась до изнеможения.

Зхур сидела у входа; Мама присела на корточки против нее. В течение этой зимы Зхур несколько раз приходила в Бни-Бублен. Будь с нею Омар, было бы гораздо лучше: они забавлялись бы вместе.

— Этот человек в конце концов убьет меня, — сказала Мама сестре.

«К счастью, у меня есть Зхур», — говорила она себе. Сестра, бедная крошка, очень помогла ей на этот раз. Мама поведала ей, что произошло накануне между ней и мужем; она показала свою рассеченную губу. Она горько плакала и призывала все кары неба на его голову.

— Хотелось бы, чтобы ты всегда жила у меня, сестричка. Я боюсь его, этого человека. Останься еще на несколько дней. Матери ты не нужна, не оставляй меня одну.

Мысль провести пять-шесть дней в Бни-Бублене ничуть не прельщала Зхур.

— Сестричка, я не могу!

Мама стала умолять:

— Ты не хочешь? Хоть несколько дней… — Она даже пообещала: — Я дам тебе приданое, какого ни у кого не было в нашем краю.

Она объяснила, что предназначила для нее целый выводок кур, весь доход с которого пойдет на ее приданое.

— Вот увидишь, что ты получишь за них через несколько месяцев.

Все время, что Мама прожила в этом доме, Кара обращался с ней грубо. Это началось вскоре после свадьбы. Положение еще ухудшилось, когда муж потерял всякую надежду иметь детей. У Мамы только и было радости, что пожить изредка в обществе сестры. К мужу она чувствовала лишь недоверие. Его близость была для нее мучением.

У Кара был неприятный, злой характер.

Зхур наклонилась и громко шлепнула ладонью по голой икре. Мухи, первые вестницы весны, в это время года были особенно злы. Их жужжание только подчеркивало гнетущую тишину деревни. Девушка бесстрастно слушала Маму: на ее четко очерченном личике не отразилось ни малейшей тревоги. Она решила остаться на несколько дней у Мамы, но не сказала ей этого. И даже, кажется, не слушала ее. Раздумывала о судьбе сестры.

Она вспоминала, как Мама после свадьбы, дойдя до шоссе, села на осла и с сопровождавшими ее женщинами стала взбираться по крутой тропинке в Бни-Бублен. Мама разразилась плачем. Почему она так загрустила? Ей вменялось в обязанность улыбаться, и она вскоре стала улыбаться. Но это была горькая улыбка.

В первый же день ее заставили обойти всю ферму, ей пришлось заглянуть во все котелки, кастрюли, во все горшки, в которых хранилась провизия.

С тех пор как Мама вышла замуж, на нее лег отпечаток этих гор, что-то тяжелое, гнетущее.

На земле все отчетливее стлалась тень от виноградного куста — она скоро стерлась. Земля во дворе снова приняла бурый оттенок.

Все трое кончали ужинать. Последние отсветы дня исчезли, и темнота нахлынула со всех сторон. Это была полная тьма, без малейшего просвета, она нисколько не походила на городскую ночь. Здесь тьма завладевала миром, как дикая и слепая сила; жизнь проявлялась только в неясных криках животных и в гудении земли.

Керосиновая лампа, которую зажгли, оградила их от ночи щитом слабого света; как он ни был слаб, ночь отступила.

Как только ужин кончился, Мама послала сестру спать: Зхур ушла, не говоря ни слова. Впрочем, обычно никто не засиживался после вечерней молитвы. Зхур уже спала в это время глубоким сном.

После долгого молчания Мама, оставшаяся наедине с мужем, заговорила. Но Кара замкнулся в своем безмолвии: жена все яснее понимала, что ее слова скользят, не задевая его. Мутный свет лампы позволял видеть лишь очертания массивного тела Кара, делал его похожим на каменного истукана. У Мамы вдруг явилось странное ощущение, что она разговаривает одна в пустой комнате, что вокруг нет ни одного человеческого существа. Глупо было говорить бесполезные слова.

— Ведь ты не хочешь, чтобы у нас были неприятности? — вдруг спросила она дрожащим голосом. — Не правда ли, не хочешь?

— На что они мне, — ответил Кара.

— Не надо, чтобы в такой семье, как наша, были неприятности; нас всегда уважали. Уж пусть лучше мне перережут горло или распорют живот, чем слушать грязные вещи на наш счет. Ты знаешь, каковы люди. Разве заткнешь людям рот, когда они начинают болтать! Я не знаю, что ты замышляешь. Но я за тобой наблюдала и должна тебе сказать, что поступил плохо.

Она бросила ему эти слова прямо в лицо.

— Хватит! Я не стану тебя слушать, — зарычал Кара.

Он был занят своими мыслями.