Большой дом. Пожар

— Выкинь из головы этот вздор, — сердито сказала Лалла. — Все равно будешь работать как вол, чтобы прокормиться. А разве те, кто в глаза не видел школы, умирают от голода? Образование — это не про тебя, червяк несчастный. Да кто ты, чтобы так заноситься? Вошь, которая возмечтала о поднебесье. Молчи, отродье пьяницы! Ты только прах, грязь, приставшая к подошвам почтенных людей. Твой отец — разве он был в школе? А твой дед, твои предки? А все твое семейство и все, кого мы знаем? Тебе надо стать настоящим мужчиной — или тебя раздавят. Немало ты натерпишься от злых людей и научишься платить за лихо лихом. А на счастье не надейся. Кто ты такой, скажи на милость, чтобы надеяться на счастье? Нет, на спокойную жизнь не рассчитывай.

Казалось, в ее глазницах дрожала густая синеватая жидкость. Квадратная челюсть и горькая складка губ придавали ее лицу выражение некоторой силы.

— Слушай, что тебе говорят, — посоветовала ему мать голосом, выражавшим почтение к тетке Хасне.

* * *

Лалла сжимала жилистой рукой черные полированные четки, с которыми никогда не расставалась. Она машинально перебирала их с утра до ночи.

Вдруг ее сморила дремота. Губы шевелились сами собой. Слышалось только треньканье падающих друг на друга шариков.

— Значит, ты отправляешься? — спросила она, вдруг проснувшись.

Айни кивнула головой.

— Ты привезешь отрезы? Знаешь ли ты, по крайней мере, на что идешь? Женщин, если они попадают в таможню, раздевают. Их обыскивают, перетряхивают все, что у них есть с собой. Ты хочешь ввязаться в какую-нибудь скверную историю? Чтобы все об этом узнали? А что если тебя оштрафуют и заберут материал? Я умываю руки.

Айни надеялась благополучно добраться до Уджды. Она велела детям не говорить об этом никому. Не надо, чтобы в доме знали, зачем она отправляется в Уджду. Ей ничуть не было стыдно заниматься контрабандой. Надо только бояться дурного глаза. Кого преследует дурной глаз, с тем непременно стрясется беда.

— Послушайся меня, — посоветовала Лалла. — Сиди себе смирно. Это все, что я могу тебе сказать.

Две соседки уже вручили деньги Айни, чтобы она привезла им материю на четыре платья для каждой. Айни стала говорить о прибыли, которую принесет ей эта поездка. Она не умела правильно считать, Омар все сделал за нее, а она преподнесла эти расчеты ошарашенной Лалле с серьезным и глубокомысленным видом. Цифры, которые она называла, ошеломили тетку Хасну. Айни за последние дни вытвердила их наизусть и теперь обращалась с ними свободно, с видом опытного человека.

— Отправляйся, — наконец сказала Лалла. — И держи язык за зубами! Бог защитит и сохранит тебя: ты кормишь сирот.

Айни заявила:

— Я съезжу только один раз. И то потому, что уже обещала двум соседкам.

Она стала горько жаловаться на судьбу, которая навязала ей на шею троих детей. И когда же наконец вырастет сын Омар, когда он снимет с ее плеч тяжелую ношу? Девочки — те вообще не в счет. Знай себе, корми их, а когда они становятся девушками, смотри в оба. В этом возрасте они хуже аспида. Стоит только зазеваться, и уже готово, дочка сделала глупость. Надо всего себя лишить, чтобы сколотить дочкам приданое и сбыть их с рук. Айни вечно пела эту песню. А ведь ее дочки работали и помогали матери. Но мать не могла отказать себе в удовольствии пожаловаться на судьбу.

— Когда вернешься из Уджды, — сказала Лалла, — ты мне расскажешь, как тебе удалось пройти через таможню. У меня есть немного денег — о, совсем немного, капелька; ты нам привезешь несколько отрезов.

— Да, Лалла. Ты увидишь, сколько мы выручим денег!

Вот как оно всегда получалось. Лалла горячилась, была, казалось, непреклонна. Но через минуту-другую от этой непреклонности и следа не оставалось. Омар находил это недопустимым: вечно опровергать самого себя, говорить одно и делать другое. Такие резкие перемены он постоянно наблюдал вокруг. Он, например, был уверен, что мать, грозно приказавшая детям никому не рассказывать о предстоящем путешествии, сама же первая разболтает о нем всем и каждому, не упуская ни единой подробности. Тетка Хасна, со своей стороны, не преминет рассказать о нем по секрету всем знакомым женщинам.

— Я начинаю готовиться к свадьбе, — сказала Лалла, которая уже думала о другом.

Ее младшая дочь почти год как была невестой; приготовления к свадьбе были предметом бесконечных толков. Эта свадьба уже стала для всех Свадьбой с большой буквы. О других не стоило и говорить.

— Я готовлюсь к свадьбе, — говорила Лалла. — Чего я жду от тебя, ты ведь знаешь?

Айни кивнула.

— Роскошнее свадьбы ни у кого не будет, — продолжала Лалла. — Люди будут дивиться, и слава о ней разнесется по всему городу. Ничего не пожалеем. Он, — так она называла своего мужа согласно требованиям хорошего тона, — он в лепешку расшибется, лишь бы не уронить свое достоинство. Ты понимаешь, это же наш долг. Айни, сестра моя, надо же считаться со своим положением. Уж тут ничего не поделаешь!

— А когда она будет? — спросил Омар.

Мать прикрикнула:

— Замолчи!

— Надеюсь, ты хорошо работаешь, — сказала тетка Хасна, опять меняя тему разговора: та была слишком острая.