Большой дом. Пожар

Один из ее сыновей определил Омара в ученики к цирюльнику; ему надлежало являться на работу прямо из школы, по окончании уроков. Лалла и Айни надеялись, что он приобщится к тайнам стрижки и бритья. Но Омар уже несколько дней не был в цирюльне, о чем тетке еще не было известно.

— Надеюсь, что ты будешь стараться, не осрамишь нас. Найти это место стоило немалых трудов. Какое счастье, что мы сумели устроить тебя в цирюльню — теперь тебе обеспечена жизнь приличная и благоуханная. Быть цирюльником в самом центре города, шутка ли! Какое счастье досталось тебе, выродок! Ты обязан благодарить меня до конца дней своих. Ведь я так просила Абд-эль-Крима, чтобы он устроил тебя. Что было бы с тобой, если бы не я? Да ты должен для меня жизни не пожалеть. Смотри, не оскандалься. Работай.

— Лалла, спасибо за то, что ты нашла для меня занятие: брить головы и подбородки у крестьян. Я с первого же дня всех удивил своим искусством — и хозяина, и самих крестьян. Но мне это было все равно: больше я туда не возвращался.

— Ах ты, мразь!

Матери было стыдно за Омара. Он не оправдал доверия, которое ему оказали.

Тетка Хасна сказала:

— Не будем больше об этом говорить. — И завела речь о другом: — А этот бездельник Хамид Сарадж — правда, что его арестовали?

— Нет, Лалла.

— Значит, он попрежнему будет на каждом углу морочить людям голову. Кто его слушает, тот только теряет время да засоряет себе мозги.

— Если подумать, положение его невеселое. Несчастный!

— Ты ничуть не переменилась.

— Начинаешь многое понимать. Если сбудется то, о чем он говорит, настанут счастливые времена для бедноты.

— Ты веришь россказням коммунистов. Какой была, такой и останешься на всю жизнь. Сама ведь видишь, чем они кончают. Тюрьмой. Что выигрывают? Опять-таки тюрьму.

— Да как же душе не болеть, когда видишь все, что делается.

Раздосадованная Лалла опять заговорила о вещах, более близких ее сердцу.

— Все скажут: такой роскошной свадьбы еще не бывало. Жаль, что умерла эта дура Дженат, моя золовка. Положим, она все равно бы околела — не от болезни, так от зависти и ревности. Жаль, что ее уже нет.

Какая же роль отводилась Айни в предстоящей свадьбе? В глубине души она была не очень довольна тем, что Лалла так бесцеремонно распорядилась ею. Старуха решила пригласить двух стряпух, которые наготовят яств для великого пира, но она опасалась слишком больших потерь. Она возложила на Айни обязанность считать куски мяса, следить за обжорами-стряпухами и разными блюдолизами, которые будут делать набеги на кухню.

— Если за ними не смотреть, они все унесут в подолах своих юбок, — заметила Лалла.

Айни это было хорошо известно.

* * *

Хотя Лалла наводила экономию решительно на всем, она принадлежала к разряду людей, которые обедают ежедневно. И то, что она каждый божий день наедалась досыта, придавало ей известную респектабельность. Тетка приходила на помощь Айни и детям, когда в доме нечего было есть. Она снабжала их кусками серого хлеба. Это были объедки, иногда заплесневелые. Но распаренный и приготовленный матерью, хлеб этот становился вполне съедобным. У него еще сохранялся привкус тех блюд, рядом с которыми он лежал на столе у тетки Хасны. Понятно, что ее прихода всегда ожидали с нетерпением.

Омар регулярно наведывался к тетке, все же стараясь показываться не слишком часто. Он обычно звал Лаллу с порога, не решаясь проникнуть в ее безмолвное жилище. Но она узнавала его по голосу и откуда-то из глубины дома приказывала войти.

Когда смущенный мальчик представал перед теткой, на него обрушивался целый поток вопросов:

— Куда это ты? Зачем пожаловал? Кто тебя послал? Что тебе нужно?

— Я лишь потому… — бормотал он, пытаясь дать удовлетворительное объяснение.

Омар только один понимал, что говорит — такую он испытывал робость. В тоне вопросов, которыми забрасывала его Лалла, мальчик не чувствовал ничего ободряющего. Нелегко ему было с ней. Впрочем, ее вопросы и не требовали ответа. Позабыв о его присутствии, она начинала бормотать молитвы. А иногда прерывала разговор на полуслове, чтобы возобновить свою беседу с богом.

В конце концов Омар говорил еле слышно:

— Лалла, мне бы хлебца…

Молитва сразу обрывалась. Тетка Хасна пристально вглядывалась в мальчика. Этой минуты он опасался больше всего.

Призывая всех святых, жалуясь на ревматизм, не дававший ей разогнуться, тетка вставала. Она вынимала из комода ковригу, завернутую во влажную тряпку, и отрезала ломоть. От этого хлеба у Омара всегда оставался во рту привкус сырости и еле уловимый запах плесени. Что могло быть вкуснее?

Она тут же отсылала мальчика домой.

— Убирайся. Нечего тебе тут делать. И не шляйся по улицам. Остерегайся машин, безмозглая твоя голова!

Стараясь скрыть радость, он убегал с куском хлеба в руке.

Тетка Хасна жила на противоположном конце города. Приходя к ним, она оставалась на полдня, хотя еще с порога клятвенно заверяла, как того требовала вежливость, что пробудет четверть часа и ни минутой дольше. Лалла старалась поддержать Айни, но оказать ей существенную помощь не могла; да и никто на ее месте не сделал бы больше.