Большой дом. Пожар

Кое-кто из женщин уже возвращался домой. Все они были крепкие, костлявые, все в хлопчатобумажных платьях. Большие яркие платки, которыми они повязывали головы, совершенно закрывали волосы. Женщины шли маленькими шажками. У каждой за спиной висел на веревке полный бочонок воды, оттягивавший ей плечи. Они проходили медленно одна за другой в полном молчании, затем скрывались в ложбине, ведущей к деревне. Одна из женщин отошла от своей товарки и сделала несколько шагов по направлению к кучке мужчин. Затем остановилась поодаль, не говоря ни слова.

— Нет никаких известий, Захра. Можешь идти домой, — проговорил Сид Али.

— Идти домой? — повторила женщина.

Казалось, Сид Али хотел еще что-то прибавить. Женщина ждала, но он махнул рукой и ничего больше не сказал. Женщина пошла прочь. Она присоединилась к товарке, поджидавшей ее в стороне, и обе крестьянки тем же размеренным шагом направились в деревню.

— На этом самом месте арестовали ее мужа, — сказал один из феллахов.

— Я тоже присутствовал при этом, — ответил его сосед.

— Зрелище было не из приятных, — хрипло проворчал Ба Дедуш.

— Что она делает? — спросил Иссани Исса. — Я хочу сказать, как она живет?

Иссани Исса поселился не в Бни-Бублене, а на ферме Маркуса, у которого работал. Он не знал, что делается в деревне.

— Она все глаза себе выплакала. Когда муж работал, им хватало на жизнь, — сказал Бен-Салем Адда. — А теперь, когда мужа нет, она… ей помогают люди. Ей и Салихе… У той и у другой дети, у одной — трое, у другой — четверо. Обе женщины стойко переносят несчастье.

— В тот день собралось много народу! — продолжал первый феллах.

— И жители Бни-Бублена видели, что произошло, — ответил его сосед.

— Все мы были свидетелями, — прибавил первый феллах.

— Мы видели, как притесняют наших, — заметил другой.

— Они же не воры и не убийцы.

Действительно, это был не обычный арест. Женщины как раз возвращались в деревню с водой; мужчины поили скот; батраки носили навоз на виноградники господина Виллара; и все вдруг заметили двух феллахов, которых вели жандармы. Они шли по большой дороге по направлению к городу.

Мужчины и женщины обернулись, следя за ними глазами.

Рабочий по имени Ахмед-бен-Смаха сказал:

— Долгое им предстоит путешествие. — И снова принялся за работу. Высказав это предположение, он больше ни разу не взглянул в сторону арестованных.

Остальные батраки тоже подумали, что оба феллаха, удалявшиеся по пыльной дороге, не скоро вернутся обратно.

Кто-то издали крикнул слова приветствия арестованным. Но люди догадывались, что за последнее время власти только и ждут какого-нибудь выступления. Это бросалось в глаза. Власти, полиция и колонисты были рады к чему-нибудь придраться. Да, да, очень рады. Феллахи это поняли.

Они вели себя смирно. Их ни в чем нельзя было упрекнуть. И все же те, другие, интересовались ими. «У нас ничего нет, — думали феллахи. — Вот наш рот. Мы зажимаем его рукой, чтобы ни одно слово не сорвалось с губ. Вот наша рука. Она открыта, в ней ничего нет. Это рука, протянутая в знак мира. Мы просили только одного — более справедливой заработной платы. Что ж тут плохого, если человек просит хлеба, всего-навсего хлеба? Разве плохо просить хлеба для детей? Разве наши дети виноваты, что часто плачут? И разве это по нашей вине? Взгляните, мы продаем свою силу всякому, кто захочет ее купить. В чем же тут зло? Кто хочет зла? Кто стремится к злу? Кто первый захотел зла? Вот наш рот — мы зажимаем его рукой».

Феллахи знали, что следует думать об этих арестах и что надо делать. Они ни о чем не сговаривались, но все получалось так, словно они уже давно сообща держали совет. Решение было одно — объединиться.

Они смотрели в полном молчании на удалявшихся под конвоем товарищей. Все были спокойны и знали, что надо делать, хотя и ничего не сказали друг другу. Нескольких секунд оказалось достаточно: они всё запечатлели в своих сердцах.

Арестованные ничего не ответили тому, кто дружески их окликнул. Надо понять, что значит быть арестованным. На их месте и вы поступили бы точно так же. Не каждый день честным людям приходится идти в ручных кандалах. Они не ответили. Ничего подобного с ними еще не случалось. Они не знали, что подумать, как поступить. Нельзя сказать, чтоб им было стыдно, чтоб они шли с опущенными головами. Главным их чувством было безмерное удивление. Вы ведь знаете, как строги власти, они так строги, что даже трудно себе представить. Поэтому никогда не знаешь, как поступить. Правильнее всего, конечно, было не отвечать, даже если бы это и задело их друзей. Достаточно двум мужчинам обменяться дружеским приветом, чтобы власти отнеслись к этому недоверчиво, подозрительно.

Вот почему пленники прошли, ничего не ответив. На всем своем пути они встречали то же самое сочувствие. Невозмутимые с виду феллахи и те были к ним дружески расположены и уже стискивали зубы от гнева. Арестованные нанесли бы им оскорбление, несмываемое оскорбление, если бы заподозрили их в трусости.