Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 1

Вообще, если задуматься, пушкинский «Евгений Онегин» – настоящий роман-поток. В его жанровой характеристике именно поток преобладает над структурой, системой образов, сюжетом и т.п.; именно поток смыслов определяет уникальное место пушкинского романа в стихах среди других литературных явлений в русской культуре XIX в. Но это не поток событий (все события романа можно пересчитать буквально «по пальцам»), а скорее поток авторского сознания (лирического героя романа), время от времени подключающего поток сознаний основных героев. Собственно, этот как бы «неконтролируемый» поток разнообразных и непосредственно не связанных между собой смыслов, взятых автором из разных смысловых рядов, и создает у читателя ощущение непредсказуемой «дали свободного романа», неясной даже для самого автора. Демонстрируемая то и дело Пушкиным авторская дистанция – по отношению к сюжету, героям, читателю, к художественной реальности романа в целом, к своему времени – позволяет ему то по очереди приближаться к ним, то отдаляться, а то и вообще приостанавливать смысловой поток поэтического повествования:

Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.

Пушкинский «поток» авторского сознания прервался на самом интригующем месте, и. чтобы сгладить драматизм расставания с героем и читателем, автор размывает концовку романа Путешествием Онегина, которое, строго говоря, ничего не добавляет к основному повествованию, да и в смысловой поток романа вписывается с большим трудом. Может быть, в этом необязательном приложении было выражено пушкинское сожаление об уникальной поэтической форме, найденной автором в «Онегине». Ведь Пушкин больше никогда не обращался в своих поэмах к текучим образам, сюжетам, концепциям в собственном смысле этого слова, хотя иногда, в той или иной степени, приближался к форме «смыслового потока» в немногих своих поздних стихотворениях, – причем именно явлениях малой формы («Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…», «Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…», «Когда б не смутное влеченье…», «Осень (Отрывок)», «Не дай мне бог сойти с ума…», «Пора, мой друг, пора!», «Я думал, сердце позабыло…»).

Всё это смысловые потоки «короткого дыхания», вызванные к жизни какой-то конкретной ситуацией, вспышкой чувства, внезапной ассоциацией, эмоциональным толчком… Как правило, все эти небольшие стихотворения носят характер нерасчлененного высказывания, лишенного определенной структуры, аморфного, образно-ассоциативного, текста, неясного в идейном плане, текучего по мысли, воплощающего атмосферу смысловой неопределенности. А вот и наглядный пример:

Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б – наслажденье
Вкушать в неведомой тиши:
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтою б целый мир назвал —
И всё бы слушал этот лепет,
Всё б эти ножки целовал…

Казалось бы, перед нами – изысканный мадригал, очень тонкое, ненавязчивое объяснение в любви, – «на выдохе». Но нет! Это лишь внешнее, поверхностное понимание этого текста. Само перечисление желанных состояний («наслаждение», «тишь», «трепет желаний», «мечты», замещающие собой «целый мир», женский «лепет», поцелуи женских ножек) дезавуируется преамбулой этого «потока»: «смутное влеченье чего-то жаждущей души». При всей своей сугубой неопределенности, эта установка как бы изначально парализует все желанья и мечтанья лирического героя, которые остаются лишь в сослагательном наклонении, в нереализуемой возможности. Поток сознания оказывается беспричинным, бесцельным, бессмысленным…

Гипотетическое обещание лирического героя: «Я здесь остался б» – с самого начала было невыполнимым, даже, может быть, притворным, поскольку он и не собирался оставаться где бы то ни было. «Смутное влеченье» явно перевешивает желание «остаться»: динамический импульс, даже предельно неопределенный, был для пушкинского лирического героя (как и для самого автора) важнее блаженной стабильности. Неслучайно вместо воссоздания стабильной определенности поэт демонстрирует поток сменяющих друг друга состояний, передающих как раз его «смутные влечения». Каждое из них характеризуется именно «смутностью» и неопределенностью: «неведомая тишь», «желаний трепет», «мир мечты», слышащийся «лепет»… Все это совершенно нереализуемые действия. И даже совершенно интимное «целование ножек» кажется в этом контексте недостижимой целью всех стремлений героя… Ведь сам лирический герой Пушкина (во всяком случае в этом тексте) характеризуется полнейшей неопределенностью, неуловимой изменчивостью…