Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 1

Статья Василия Кисунько, нашего коллеги из сектора эстетики, живо интересующегося проблемами телевидения, называлась «Герой и его драматургическое воплощение». Как и другие участники конференции, автор статьи обратил особо пристальное внимание на проблемы взаимоотношения телевидения и литературы. Исходя из того положения, что «рождение нашего многосерийного телевизионного кино совпало с громадной тягой всех традиционных литературных форм к документальности (процесс, на который решающее влияние оказало техническое развитие и повсеместное внедрение в быт средств массовой информации и пропаганды). Достаточно любопытен уже сам по себе тот факт, что наше многосерийное телекино развивалось сразу же, так сказать, под „воздействием воздействия“ ТВ на литературу» [195].

По мнению Кисунько, «принципы, диктовавшиеся новому типу повествования самой исторической ситуацией, специфически соединились на рубеже 60-70-х годов в том движении к эпической форме, которая отличала всю нашу культуру и была ответом на потребность зрителя в такой эпической форме. Речь идет о тех формах, которые в литературе представляют собой единство „романтического“ и национально-патриотического и тяготеют к монументальному показу событий, сочетая монументальную широту повествования с глубиной психологического анализа судеб отдельной личности и целых социальных групп, классов, в конечном счете – всего народа» [196].

Не преминул Кисунько включиться в жаркий спор вокруг «Семнадцати мгновений…» и проблемы мифологизации истории, в коей некоторые строгие критики упрекали создателей сериала. «Однако, как нам кажется, – пишет Кисунько, – в такого рода упреках не брался в расчет тот факт, что говорить о мифологизации или демифологизации по отношению к истории и к ее интерпретации в искусстве можно только в совершенно конкретном историческом и социально-психологическом контексте. Едва ли можно „мифологизировать“ факт сам по себе, вне конкретного контекста восприятия и – особенно – вне сочетания того или иного конкретного факта с художественной формой интерпретации всех фактов в том или ином художественном произведении» [197].

Кисунько обращает внимание на то, что «Штирлиц появился на экране раньше и сестер Булавиных, и Клима Самгина. Мне кажется, что Штирлиц был в определенный момент более необходим и более возможен на телеэкране, чем эти классические герои: многосерийность поначалу должна была попробовать свои силы на синтезе остросюжетности и эпоса, а не на попытке вставить классический литературный эпос в рамки телевизионного кадра и метража серии, обусловленного законами восприятия» [198].

Статья Александра Липкова «Литературная классика в многосерийной интерпретации» продолжает и развивает одну из самых важных тем нашей конференции, тему связи сериала с художественной литературой. Автор в своих конкретных анализах фильмов, созданных на основе книг классиков, обнаруживает те их свойства, которые в наибольшей мере способствуют превращению их в телевизионные сериалы. Он обращает особое внимание не только на размеры повествования, временной охват рассказываемых событий, но и на остающуюся обычно без должного внимания внутреннюю структуру литературного произведения.

«Принцип членения многосерийного повествования на серии нередко оказывается на практике вполне произвольным: режиссеру проще всего оборвать действие в какой-то напряженный момент повествования, чтобы зритель с нетерпением дожидался, что же случится дальше? Применительно к экранизации классики этот прием наименее целесообразен. Действительно, не нелепо ли заставлять зрителя ждать, чем кончится „Анна Каренина“, ломать голову над тем, что сделает Отелло с Дездемоной и какая судьба ждет Остапа Бендера в финале „Золотого теленка“ – всем все давно известно» [199].

Автор обращает наше внимание на те произведения, где классики будто подсказывают обращение к многосерийной форме. Он вспоминает «Человеческую комедию» Бальзака и «Повести Белкина» Пушкина. «Это тоже особый род «многосерийной литературы», цикл, объединенный личностью рассказчика, мелкопоместного дворянина, простодушного, бесхитростного человека, выучившегося грамоте у сельского дьячка и от него же приохотившегося к «занятиям по части российской словесности» (с. 83). Липков замечает, что и кино, и телевидение не раз обращались к материалу отдельных составных частей замечательных «Повестей Белкина», но никогда не пытались представить их в совокупности, как многосоставное целое.