Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 2

Горький же продолжал сохранять за собой ту гипнотическую ауру, которой его снабдила еще русская интеллигенция в самом начале ХХ века, да и не только интеллигенция. Вот на примере творческой биографии Горького можно проиллюстрировать активность мифа в ситуации сопровождавшей русскую революцию массовой ментальности. Для начала вспомним один из тезисов, который был сформулирован Лебоном в его знаменитой книге, которая в России с приходом Горбачева к власти обрела вторую жизнь. Горбачев, словно Николай II как мягкий вождь, массу явно не устраивал. Масса снова жаждала фигуру покруче. Все возобновлялось. Применительно к Горькому небезынтересно поставить вопрос о том, как долго может быть тот или иной художник на гребне массового интереса, а, следовательно, как долго его сочинения будут сохранять связь с теми настроениями, что существуют в обществе. Ответ на этот вопрос – не из легких.

Многие художники, познав славу, подчас беспрецедентную, потом уходят в забвение. Возьмем хотя бы Л. Андреева, современника и друга М. Горького, которого иные считают даже талантливее Горького. Кстати, некоторые идеи Л. Андреева узнаются в романе Горького. Но не менее интересен вопрос о генезисе первоначальной моды на того или иного художника, а мода на Горького пришла рано. Она, естественно, связана с предреволюционными настроениями, что имели место в России. Хотя Горький был близок большевизму, мода на него не была связана с тем, что он внимательно прорабатывал Маркса и излагал в своих сочинениях его идеи. Если Горький кого-то внимательно и читал (а читал он, по свидетельству его биографов, много и разного), так это был кумир русской интеллигенции начала прошлого века – Фридрих Ницше. Именно идеи Ницше оформили ту жажду неприятия существующего строя и анархического бунта против этого строя и его институтов, например, религии, которую Горький носил в себе и которая предшествовала сочинениям Ницше, но которую идеи немецкого философа помогли оформить. Но ведь этот бунт выражал и большевизм. Однако тема «Горький и Ницше» после 20-х годов оказалась запретной. Ее в связи с канонизацией «пролетарского» писателя невозможно было обсуждать [200].

Почему мы, имея желание понять восприятие массой Горького как художника, предвосхитили этот вопрос характеристики двух периодов в пробуждении массовой ментальности? Это важно, поскольку в первом периоде Горький стал выразителем того иррационального анархического бунта, который в России начала прошлого века был прямо-таки тотальным. Конечно, популярность Горького возникала в среде интеллигенции. Но круг его почитателей-бунтарей расширялся. Этому способствовал Сталин, но, конечно, в своих интересах.

Чтобы понять моду на Горького, обратимся снова к Лебону. По его мнению, в новой истории, когда масса начинает господствовать и даже определять установки власти, успеха может добиться лишь тот мыслитель и художник, который будет способным найти простейшие до примитивности образы (именно образы, а не понятия, поскольку масса не способна мыслить на этом уровне), которые бы выражали и оформляли настроения массы в доступной форме. Иначе говоря, те, кто способен говорить языком массы. В качестве иллюстрации этого тезиса можно как раз и назвать одно из таких популярных в атмосфере первых десятилетий прошлого века сочинений Горького. Это «Песня о буревестнике». Ведь, по сути дела, этот простой, но столь ожидаемый и необходимый образ лежит и в основе горьковской летописи как предыстории и истории того «красного колеса», что изложен в романе «Жизнь Клима Самгина». Смысл строчки «Буря! Скоро грянет буря!.. Пусть сильнее грянет буря!» ощущается буквально на каждой странице этой летописи в форме романа.

Используя словосочетание А. Солженицына, давшего название серии его романов о революции, ее предыстории и истории, мы, конечно, не совсем точны. А. Солженицын-то ведет счет с Февральской революции, полагая, что ее провал, ее неосуществленность, незаконченность и повлекла за собой последующую трагедию, т.е. победу большевизма. Что касается Горького, то у него и свой ракурс на эти события, описываемые в романе, но и своя хронология. Собственно, до революции – и октябрьской, и февральской, Горький в своем романе еще не дошел. Он описывает ситуацию распада российской империи еще до того, как покатится солженицынское «красное колесо», т.е. до февральской революции.