Добравшись до аккаунта Марка, я уже знала, что напишу ему. Мы познакомились во времена моей Кейти Макги. Когда-то он рассекал первым барыгой в средней школе Санта-Моники, потом стал юристом в сфере зрелищных мероприятий – красивый, неболтливый, безо всяких влюбленностей, а может, он никогда ими себя не ограничивал, не очень интересный, но прямо-таки столп самоуверенности. Раньше я вспоминала о нем в трудные времена. Таких называют трах-партнерами, как будто это ужас как смешно и умно, но я считала Марка скорее человеческим плацебо. Если я верила, что с ним мне будет лучше, так и было.
Никто больше не толпился у моих ворот. Папарацци потеряли ко мне интерес. Понимание того, что про тебя забыли, причиняет боль, хотя и означает свободу. Я отправила Августину домой, Марк проскользнул на своем «БМВ» по дорожке, выпил особенный мескаль, который я ему предложила, сделал комплимент моей прическе Мэриен и, как всегда, с роскошной безапелляционностью бравируя богатым опытом, потащил меня в постель, а когда собрался уходить, я попросила его остаться на ночь.
Так что на следующее утро, когда явилась журналистка из «Вэнити фейр», Марк еще загорал на воздушном матрасе в бассейне. Он бросался в глаза, как один из тех надутых пластиковых фламинго, что можно увидеть в каждом «Инстаграме».
Материал выйдет лишь через несколько месяцев, но, заметив, как при виде Марка у журналистки загорелись глаза, я практически могла надиктовать врез:
Конечно, мне хотелось, чтобы Редвуд прочитал все прямо сейчас, тут же, а не через несколько месяцев. Хотелось, чтобы он знал: плевать мне на его отказ – если это был отказ.
– Как бы вы сформулировали, что привлекло вас в роли Мэриен Грейвз? – спросила журналистка, когда мы уютно уселись у меня в гостиной с банками сельтерской воды и наполовину наполненными бокалами белого вина. («Она такая дерзкая, как сказал бы мой друг Хьюго», – отвечает Хэдли, имея в виду сэра Хьюго Вулси, ее соседа и продюсера «Пилигрима».) Я боком расселась в кресле. Она чинно присела на диван, поставив магнитофон на кофейный столик.
– Я уверена, вы готовились к интервью и знаете историю моих родителей, – ответила я. – Меня всегда интересовала тема исчезновения. Как правило – наверное, в большинстве случаев, – когда люди исчезают, смерть настоящая, буквальная, но она так не воспринимается. Это аварийный люк в исчезновение. Собственно, это и есть аварийный люк. О Мэриен думают в контексте того, что произошло на самом деле, типа факт ее исчезновения – какая-то неразгаданная тайна. Но даже если она превратилась в снежного человека и пятьдесят лет шаталась по Антарктиде, тут все равно может быть только одна развязка. Сейчас ей было бы сто лет. Нас всех ждет исчезновение, понимаете? Я привыкла думать, а если мои родители живы? Как если бы они сфальсифицировали собственную смерть. Невозможно забыть. Пару лет назад я даже наняла сыщика, но он ничего не нашел. По его словам, вряд ли вообще что-то можно найти. Ну, озеро действительно большое, понимаете. Но, если они и живы, значит, предприняли неимоверные усилия для того, чтобы меня бросить.
Журналистка поморгала и спросила:
– И что вы думаете сейчас?
– Сейчас мне кажется, их никогда и не существовало.
Она медленно покивала, нагнулась пониже и спросила:
– Вы любите искать, Хэдли?
– Что вы имеете в виду?
– Позвольте мне выразиться так. Мне думается, ищущий человек пытается найти просветление. Я хочу сказать, перед ищущим человеком как бы открытый финал, он всеми силами пытается нащупать свой путь.
Я посмотрела в окно на Марка, который водил рукой в воде.
– Может, я и есть такой человек, – сказала я, – но не в полном смысле, поскольку я всегда как бы несколько потеряна.
Отличная броская цитата для нее. «Я всегда как бы несколько потеряна». Крупным курсивом над фотографией, где я стилизована под бунтарку и одновременно беспризорницу: кожаная куртка на голое тело, сильно подведенные глаза, беспомощное лицо.
– А как насчет любви? – спросила журналистка. – Ее вы ищете?
– Наверное, больше я ищу просветления.
– А если это одно и то же?
– Нет. Думаю, это противоположности.