Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

Далее следует вальс-бостон, который исполняли 48 танцовщиков: женщины в черных платьях, с черными украшениями, в черных туфлях на каблуке, мужчины полностью в белом. Ли Шан-Фу приказывает Тао Хоа выступить для советского капитана и поднести ему чашку отравленного чая. Вместо этого девушка объявляет о своей любви к нему с помощью неестественной, «малограмотной» пантомимы: «Подойди, герой из страны счастья, я должна сказать тебе нечто очень важное. Маленькая Тао Хоа хочет защитить тебя. Тао Хоа любит тебя; кроме тебя у нее никого нет в целом мире; возьми Тао Хоа с собой. Если ты уйдешь, Тао Хоа из-за тебя умрет ужасной смертью». Однако капитан служит делу более высокому, нежели обычная человеческая любовь, и пытается объяснить, что ей следует поступить так же. «Борись за красное знамя; в нем счастье Китая и всего человечества», — благожелательно жестикулирует он[513]. Ли Шан-Фу стреляет в героя из револьвера, но промахивается. Его следующая пуля попадает в стоящую на коленях Тао Хоа. В благостном финале образы из второго акта обретают реальность. Дети оборачивают девушку красным знаменем. Маки падают на китайских рабочих, освобожденных советскими партизанами. Артисты разрушают безмолвие балета неизбежной «Марсельезой», исполненной под аккомпанемент органа и оркестра.

Рецензии оказались не то чтобы хвалебными. Сцена сновидения из второго акта потерпела предсказуемое фиаско, если верить критикам, как писавшим для политических изданий, так и для всех остальных. «Правда», наиболее политически ангажированная газета, поставила под сомнение отсылки к древним религиозным символам. Гельцер отмечали за изображение поиска свободы ее героини, но платьем и манерами она напоминала «сказочную принцессу, принадлежащую далекому востоку», и это было неуместно[514].

Даже балетоведы, писавшие для театральных журналов, пришли к выводу, что формула «марксистско-ленинский агитпроп снаружи, мешанина из декадентских имперских виньеток внутри» не работает. Сергей Городецкий испытывал отвращение к «повидлу» визуальных эффектов, находя совершенно неуместным «в 1927! В Москве!» актерам Большого наряжаться в костюмы, имитирующие цветы[515]. Еще более жесткий вердикт вынес Владимир Блюм, критик и цензор, писавший вечерами статьи для «Жизни искусства», а днем трудившийся в Главреперткоме. Он атаковал «Красный мак» как продукт пережитков империализма, создание нахлебников из Большого — его «правящего класса». Журналист расслышал, как один зритель называет Тихомирова на сцене «беременным херувимом», и написал, что игра Гельцер была «вся на один лад: замершее выражение лица говорит, что она чувствует себя потерянной, утомительные „дрожащие“ жесты, — взгляните, наш старый друг „умирающий лебедь“, после многочасовой растяжки, на этот раз представляет революционный Китай!»[516].

Тем не менее благодаря злободневности сюжета и одобрению со стороны Кремля «Красный мак» сыграли больше двухсот раз за первые годы, а в целом в СССР больше трех тысяч раз — поразительный успех, заставивший скептиков замолчать[517]. Спектакль исчез со сцены Большого в 1930-х, но вернулся в 1940-х во время празднования китайской коммунистической революции. В 1950-х балет вновь появился в театре под названием «Красный цветок». Новый заголовок прояснял, что постановка не связана с торговлей опиумом — это было запоздалой реакцией на возмущение китайских дипломатов. Поэт Эми Сяо[518], одноклассник председателя Коммунистической партии Китая Мао Цзэдуна, в 1951-м выразил свое недовольство постановкой одному из работников советской организации по культурному обмену, ВОКС[519], отметив, что он и другие гости из Китая уклоняются от ее посещения в Большом по причине «существенной неадекватности». Название следует изменить на что-нибудь вроде «Красной розы», признавая «ненависть китайцев к макам, использующимся для производства опиума». В ряду прочих проблем было то, что один из мужских персонажей носит косичку, в то время как эта прическа была запрещена в Китае еще в 1912 году, а профессия Тао Хоа (танцовщица) ассоциируется с проституцией. «Даже смерть персонажа не устраняет нашего негативного отношения к тому факту, что главная героиня балета представлена как проститутка», — добавил Сяо[520]. Название поменяли, косичку срезали, а девушка переквалифицировалась в борца за свободу. Когда, однако, председатель Мао начал угрожать советскому правительству Никиты Хрущева, оригинальный заголовок был восстановлен.