Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

Помимо завистливого презрения к изнеженному образу жизни Прокофьева на капиталистическом Западе, критики высказывали негодование из-за того, что композитор осмелился представить советский быт, не имея о нем никаких достоверных сведений. Музыкант действительно наблюдал за Октябрьской революцией из-за границы, гастролируя в качестве пианиста и дирижера по Европе и Соединенным Штатам. Он ненадолго вернулся в Советский Союз лишь в 1927 году (по приглашению Анатолия Луначарского), а затем в 1929 году. Если бы Прокофьев сочинил аллегорическую драму, то мог бы добиться успеха, но так как сам никогда не продавал сигареты (как одна из героинь) и не носил на шее якорь (как один из героев), его поняли неправильно. Вдобавок упрекали за то, что размахивающие молотами рабочие сталелитейного завода казались не восторженными исполнителями сталинского пятилетнего плана, а перемазанными маслом рабами.

«Стальной скок», согласно первоначальному плану, должен был демонстрировать зрителю последствия Октябрьской революции, но первую половину сценария переписал эмигрировавший антрепренер Сергей Дягилев, превратив постановку в серию фантасмагорических сцен для развлечения французской публики. В разгаре драмы в декорациях сельской железнодорожной платформы на подмостках появлялись волшебница и крокодил, заменяя события второй половины пьесы (превращение героя и героини в типичных городских рабочих, жертвующих индивидуальными желаниями) крайне двусмысленным зрелищем. Прокофьев надеялся, что постановка в Большом позволит ему восстановить первоначальный сюжет и изменить финал: сталелитейный завод должен был быть закрыт предпринимателями эпохи НЭПа за то, что не приносил прибыли, а затем вновь открыт самими рабочими. Таким образом, в первой половине балет показывал бы хаос в стране после ленинского переворота, а во второй половине — утверждал порядок сталинской эпохи. Гротескное должно было превратиться в нечто красивое. Однако речь шла совсем не о фабриках: коммунистических или капиталистических, а о кинетике и механике тел, более возвышенных в своей совместной работе, чем все, что когда-либо можно было выковать, выплавить или закалить.

В РАПМ не готовы были принять этого, и Прокофьеву оставалось только грустно шутить, что его вышвырнули из театра вместе с главным сторонником, заместителем административного директора Борисом Гусманом, выступавшим за перемены и считавшим, что старый репертуар должен уступать место чему-то новому. «Спасение Большого во многом будет обеспечено большим костром, — сказал Гусман репертуарной комиссии за месяц до появления Прокофьева, — пусть бы он сжег все, лишь бы поставил театр на новые рельсы»[536]. Эти рельсы были частью сценического оформления «Стального скока».

В дневнике Прокофьев использовал слово «репрессии», описывая конфликт с РАПМ, задолго до того, как следователи НКВД придали ему иной смысл. Он описал партитуру, а затем со сцены ответил на несколько десятков вопросов аудитории в присутствии режиссера Всеволода Мейерхольда, предложившего переделать балет для зрителей Большого театра в сотрудничестве с Асафом Мессерером и «котельщиком или слесарем, исполнявшим обязанности председателя, и вполне компетентным в этой роли»[537]. Композитор сердился, когда слышал, что ему необходимо политическое перевоспитание, особенно после следующего неприятного комментария об ускоренных машинных ритмах балета: «Является ли завод капиталистическим, где все рабочие — рабы, или советским, где они хозяева, а если советским, то расскажите, когда и где у вас была возможность изучить какой-нибудь здешний завод, ведь вы живете за границей с 1918 года и впервые вернулись назад в 1927 году всего на две недели?» — «Это вопрос о политике, а не о музыке, поэтому я не собираюсь отвечать на него»[538]. Последствия молчания проявились 23 января 1930 года на заседании художественного и политического совета Большого театра. Его члены под председательством Гусмана обсуждали репертуар на сезон. Первая опера Шостаковича «Нос» была названа «сомнительной», а «Стальной скок» вовсе отменили[539].