Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

Были учреждены награды имени Ленина, Сталина и Трудового Красного Знамени, за заслуги перед Отечеством, за оборону Москвы во время войны, за танцы с вывихнутыми лодыжками и за верность Родине. Балерину Ольгу Лепешинскую[548] якобы даже чествовали за то, что с нее были сняты обвинения в магазинной краже в Брюсселе в 1958 году[549]. Все премии вручались с медалями, лентами и денежными суммами до 100 000 рублей. Ресурсов выделялось много, но и нормы этикета были изощренными. Церемонии награждения стали еще одним видом публичных выступлений, во время которых любая оплошность могла повлечь за собой самые суровые последствия. Реакция победителей записывалась в их досье. Среди уборщиков, гримеров, парикмахеров, театральных постановщиков и даже самих исполнителей скрывались агенты секретно-политического отдела НКВД — им поручали отчитываться о «коллегах». На самом деле подобная деятельность ни для кого не было секретом. Все о ней знали и старались использовать в собственных целях.

Например, в 1937 году Лепешинская сознательно произнесла в пределах слышимости сотрудника НКВД, что свое достижение она ставит в заслугу государству. «Только в СССР, — почтительно заявила она, — такая награда может достаться артисту моего возраста» (тогда ей был 21 год). Танцовщик Михаил Габович[550] тоже выразил радость по поводу того, что получил звание заслуженного артиста в день, когда стал членом коммунистической партии (членство было еще одной формой почетного звания). Оставшиеся не у дел могли тайно выразить недовольство «шпиону» в надежде на повторное рассмотрение их заслуг. Балерина Суламифь Мессерер[551] так и поступила: «Я работаю в театре 11 лет, постоянно исполняя главные роли. Когда я узнала о вручении наград, то не сомневалась, что буду удостоена премии. Такое горькое разочарование. Лепешинской, танцующей всего несколько лет, вручили орден, а мне — нет. Я не могу больше показываться в театре»[552]. Ее душевным ранам не дали загноиться. Она добилась награды, как только эти слова дошли до Политбюро.

Таким было преобразование Большого театра, находившегося после революции в ужасном состоянии и потерявшего многих талантливых исполнителей в беспокойные 1920-е годы. Сталин не пытался возродить театр имперской эпохи, а предлагал заключить сделку с дьяволом. Правительство предоставляло привилегии артистам Большого, но взамен они должны были взять на себя обязательства по развитию строго определенного советского репертуара и надлежащим образом демонстрировать радостное отношение к коммунизму. На кону стояло больше, чем награды и поездки в санаторий: сама жизнь могла быть выиграна или проиграна.

Первый советский балет «Красный мак» задал репертуарный вектор, который вскоре потерял актуальность. Следующий этап заключался в том, чтобы показать на сцене триумфы пятилетних планов[553]. Половицы укреплялись для размещения на сцене промышленного оборудования в постановках балетов и опер о плотинах, посевах, тракторах, электростанциях и колхозах. Однако Главрепертком одобрял лишь немногие из новых работ. Наиболее значительным фиаско оказался спектакль «Родные поля» 1953 года. «Откровенный провал от начала до конца, — отмечает исследовательница Кристина Эзрахи, — ассоциирующийся со всеми недостатками драмбалета сразу»[554]. Сам Ленин стал персонажем многих работ. Тихон Хренников впервые появился в роли «вождя мирового пролетариата» в соцреалистической опере «В бурю» 1939 года. Он проговаривал текст, а не пел, что, как правило, считалось проявлением дурного вкуса в опере, но здесь выступало символом его богоподобной инаковости.

Требования к композиторам и хореографам ужесточались, а их творческие возможности сужались. В разгар Большого террора[555] — к тому времени, когда идеологическая трансформация Большого была завершена, — в публичном пространстве не могло быть никакого выражения собственной воли. Печальный опыт своенравного Шостаковича ознаменовал начало катаклизма. Взгляд в прошлое обнаруживает ту советскую культуру, которой она могла бы стать, если бы ленинизм не уступил сталинизму.