Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

Фейфер долго боролся, чтобы получить ее аудиенцию, в какой-то момент некий чиновник средней руки посоветовал ему унять пыл и сдаться, но тот настоял на своем и увидел не только «Умирающего лебедя», но и репетицию, когда балерина в одиночестве танцевала «в эффектном черном тренировочном платье, кремовых мохеровых гетрах и полном гриме»[682]. Все красивые мужчины в студии были гетеросексуальны, подчеркнул журналист, поскольку культура советского балета не подразумевала нетрадиционных отношений. (Это относилось к внешнему виду артистов и их бракам, как, например, союз Вячеслава Гордеева и Надежды Павловой.)[683] Он превозносил музыкальный вкус Плисецкой и, понаблюдав за резкими прыжками, которых не могли себе позволить спокойные грациозные танцовщицы, понял секрет ее успеха — невероятную любовь к самой себе. «После первого круга тренировок она отходит на дюйм от зеркала, внимательно смотрит на собственное отражение с теми же проницательностью и беспристрастностью, что и на остальных. Этот невероятный нарциссизм намного превосходит эгоизм, ведь балерина честна сама с собой. Исполнительница рассматривает себя как объект, необходимый для ее искусства»[684].

Она уверенно исполняла свои роли, среди них были Одетта и Одиллия из «Лебединого озера» — по ее расчетам, Плисецкая станцевала их 800 раз, включая 55-й, выпавший на 28 февраля 1953 года, за неделю до смерти Сталина. По легенде вождь присутствовал на спектакле, но танцовщица опровергла этот факт, заметив в предыстории к мемуарам, написанным в 1994 году, что ее бы предупредили, будь генералиссимус в театре тем вечером. Когда глава Советского Союза приезжал в Большой, «туповатые, но неутомимые шпионы» толпами набивались в театр, нервируя его сотрудников. В мечтах балерина надеялась, что «демонический шарм» ее Одиллии послужил поводом смертельного удара, сразившего «лучшего друга рабочих». Плисецкая сожалела, что испытывала страх, когда ей приходилось танцевать перед Сталиным. «Мы все были рабами его тоталитарного террора»[685].

Она самостоятельно пересказала эту историю, не согласившись с официальной версией биографа. В 1994 году артистка вспоминала то нервное выступление, особенно сложное для членов труппы, согласных с режимом, прервавшим жизнь ее отца. Михаил Плисецкий впал в глубокую депрессию после начала репрессий, надеясь, что сможет восстановить доброе имя, и месяцами ожидая расправы. Он побывал в Большом 5 декабря 1936 года на формальном объявлении о принятии новой советской Конституции, но затем внезапно утратил расположение вождя. В чем была его провинность? Плисецкий пытался наладить отношения со своим братом-троцкистом, эмигрировавшим в США. Весной 1937 года показалось, что он прощен, поскольку ему пришло приглашение на празднование Первомая на Красной площади. Одиннадцатилетняя Майя хотела надеть новое платье и пройтись за руку с отцом на параде. Однако перед рассветом «под свинцовой тяжестью быстрых шагов скрипнула лестница». Их квартиру обыскивали под плач беременной матери и маленького брата, пока Майя наблюдала за процессом. «Последнее, что произнес отец до того, как наша дверь закрылась за ним навсегда: „Спасибо Господу, они наконец приняли решение“»[686]. Семье сказали, что Михаил Плисецкий арестован без права переписки на 10 лет. Это означало, что его расстреляли.

Мать балерины избежала казни, но была сослана в лагерь с младенцем на руках. Она пела колыбельные ребенку в камере московской тюрьмы, прежде чем ее отправили в товарном вагоне в Казахстан, где женщина отбывала срок в трудовом лагере для жен врагов народа. В 1939 году Рахиль была помилована и сослана на юг, где преподавала танцы в местных клубах. После ареста родителей Майю приютила ее тетя, танцовщица Суламифь Мессерер. Сначала она получила лишь временное право опеки, так как сталинская система считала детей «врагов народа» опасными для государства. В СССР существовала версия Императорского воспитательного дома, где во времена Медокса жили незаконные дети дворян. Их обучали танцам, театральному искусству и ценностям просвещения, но советские сироты получали образование худшего качества, поскольку основной упор делался на перевоспитание, как предписывал режим.