Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

«Спартак» до сих пор играют в Москве и за рубежом, будто демонстрируя памятник времен марксистско-ленинской теории, прикрывающийся танцем. Для искушенных ценителей балета это скорее ископаемое, каким-то образом пережившее конец мезозоя в лице Советского Союза. «Легенда о любви» вернулась на сцену Большого в 2014 году, в день серебряного юбилея ее московской премьеры. После 22-летнего перерыва «Иван Грозный» был включен в программу сезона 2012–2013. По мнению критика из газеты «Коммерсант», его стоило рекламировать исключительно туристам в качестве «сувенира… русско-советской экзотики» наряду с матрешками, ушанками со значками с серпом и молотом, водкой и темным шоколадом в форме кремлевских башен[872]. Несмотря на это постановка «Ивана Грозного» окончилась полным провалом, когда ведущий танцовщик Павел Дмитриченко был арестован по подозрению в подготовке нападения на художественного директора Сергея Филина. Он провел 3 года в тюрьме как идеальный злодей на сцене и в жизни. По легенде, в XVI веке настоящий Иван Грозный приказал выколоть глаза архитекторам собора Василия Блаженного на Красной площади, чтобы они не смогли повторить свое произведение. Свидетельств об этом чудовищном преступлении не сохранилось, но в 2013 весь мир был потрясен попыткой Дмитриченко и его соратников ослепить Филина.

Григорович никак не прокомментировал скандал. Ничего подобного не могло произойти под его руководством, ведь лишь он назначал наказания, и мир русского балета, полный зависти, страстей и интриг, пользовался меньшей славой (за исключением Плисецкой), чем столь же темные миры британского или американского балета. В его время театр работал исправно, хотя жесткий контроль выдавливал всю жизнь из творческого процесса. Свобода, которая предлагалась танцовщикам, стоила дорого, что возмущало Плисецкую, старавшуюся показать, что между свободным танцем и танцем по указке мало общего. Она чувствовала себя хозяйкой самой себе, но Большой и коммунистический режим настаивали на обратном.

Татьяна Кузнецова честно описала жизнь в театре в эпоху Григоровича в книге, переведенной на английский язык, «Хроники Большого балета»[873]. На русском название обладает двойным смыслом, отсылая к хронической болезни. Плисецкая написала вводное слово и развеяла четыре «мифа» о руководстве Григоровича. Первый связан с убеждением, что худрук спас Большой, как советский институт, хотя самые популярные советские балеты «Красный мак» и полюбившийся публике «Ромео и Джульетта» на самом деле поставили другие хореографы. Успех Большого как гастролирующего театра также ставится под сомнение, поскольку самые известные гастроли в Лондоне в 1956 году были организованы до прихода Григоровича. Его предполагаемая «харизма» подрывается упоминаниями о грубом обращении с танцовщиками, а также неспособности воспитывать таланты. Перечеркнув прошлое, он не оставил после себя преемника, так что даже после официального ухода борьба за контракты велась под его наблюдением[874]. Однако критика жесткости балетмейстера имела и другой контекст. Кузнецова сводила с ним собственные счеты как журналистка и бывшая танцовщица ансамбля имени Моисеева[875]. Ее отец и дед, репрессированный Сталиным, также занимались танцами, а мать выступала рядом с Плисецкой. В отличие от Григоровича, сентиментально отзывавшегося о днях в Большом, она видела прошлое под другим углом.

Хореограф был дружелюбным и ласковым, когда пребывал в хорошем настроении, особенно после постановки «Мастера и Маргариты», но мог внезапно стать неприступным. После смерти Плисецкой 2 мая 2015 года он закрыл дверь прямо перед журналистами и своими ассистентами, чтобы побыть наедине с собственными мыслями.

Майя Плисецкая умерла у себя в доме, расположенном около Национального театра Мюнхена. Щедрин организовал частные похороны для жены, с которой прожил 57 лет. В Большом театре провели минуту молчания и изменили празднование ее 90-летия 20 ноября 2015 на мемориальное мероприятие. Россия и Большой театр воспитали в балерине волю преодолевать все ограничения, наложив на нее множество оков. Она стала по-настоящему свободной лишь под конец жизни. В своем завещании танцовщица пожелала, чтобы ее прах был развеян над родной землей.

Эпилог