Большой вальс

Вилла «Del Fiori» тосковала без жильцов и больше всего томилась в ожидании хозяев Дора. Четверть века назад, когда здесь появилась гостья из Франции Алиса Грави, ставшая впоследствии госпожой Браун, Доре не было и пятидесяти. Тогда толстуха-каталонка выглядела лет на десять старше своего возраста, а теперь — на столько же моложе. Так, что можно было сказать верная Дора совсем не изменилась. Все так же хлопотала по хозяйству, поддерживая в доме чистоту и уют, так же накрывала праздничный стол к приезду хозяев и преданно заглядывала в глаза Антонии, стараясь подсунуть ей лишний кусок.

— Что у вас за порода такая, что мать, что ты — тощие совсем, как ни кормлю — ни капельки стати не появляется. А ведь там, и в Париже вашем, повара, говорят, знатные. Только ведь на лягушках не поправишься.

По привычке Тони ужинала на кухне, выдерживая натиск бесконечной череды горячих мучных блюд, доставаемых из печи Дорой.

— Спасибо, что не забыла меня, внучка, а то родителей твоих уже три месяца не видела!

— Послушай, старушка, у тебя как с памятью?

— Ты это про что? — не поняла Дора.

— А вот когда родители поженились, помнишь?

— Как же, все-все помню. И бабушку твою, и прабабушку, и как Жулюнас щенка подарил в коробке, думал, кобель, Томом назвал, оказалась девочка… Да ты её помнишь, черная такая, умница, глаза человеческие!

— А как мама беременная ходила? — задала провокационный вопрос Тони.

Дора захлопнула духовку, в которой что-то начало угрожающе шипеть и уставилась в стену.

— Ходила, а как же, ходила. Я к слепой гадалке пошла, она сказала жди внука. И тут тебя и привезли.

— Кто привез?

— Как кто, отец, Остин Браун сам.

— А мама, она что, плохо себя чувствовала?

— Да хворала, хворала она. Но тебя сильно любила, из рук не выпускала, нянькам не доверяла. Только я за тобой и ходила. Да ты не поссорилась ли с родителям, девочка? — подозрительно посмотрела Дора. Небось, не одобрили они твоего кавалера, этого художника, что глаза не рисует?

— Не угадала, старушка. Художника я пока сама в отставке держу… А дома… дома у нас все хорошо.

…Антония долго крутилась в постели, осмысливая собранную информацию. Что бы все это могло значить? Динстлер, «вылепливающий» ребенка-куклу для Алисы… Сумасшествие, гипноз! Она выскочила из-под одеяла и ринулась к большому венецианскому зеркалу. Дрожащей рукой зажгла свечи в старинных канделябрах и с опаской заглянула в брезжащее зеленоватыми отсветами стекло. Из глубины зазеркалья, играющего подвижными, беспокойными тенями, на неё смотрело побледневшее, испуганное лицо.

Антония осторожно дотронулась кончиком пальца до щеки, очертила рисунок губ, жестко, словно проверяя прочность, провела линию ото лба к подбородку. Ее лицо, теплое, живое… Кто же я, Господи, кто?

От телефонного звонка Антония вздрогнула и не успев сообразить, что забыла отключить аппарат, подняла трубку.

— Флоренция? Вилла Браунов? Мне необходимо поговорить с мадемуазель Антонией! — голос звучал так громко, что она отстранила трубку.

— Принц, это вы?

— Тони! Слава Аллаху! Я целый день разыскиваю тебя по всей Европе. Отец уехал в Мексику. Мне пришлось проводить совещание с министрами, подписывать бумаги. Но я все время звонил и так скучал! Приезжай ко мне!.. — Приглашение прозвучало так жалобно и безнадежно, что Антония рассмеялась.

— Ты молодец, что нашел меня. А то я сама здесь чуть себя не потеряла. Я совсем, совсем одна, в большой темной спальне, за окном луна… Я соскучилась, приезжай, милый…

— Я смогу оказаться у тебя только через восемь часов. Сейчас сообщу летчику…

— Не смей, сумасшедший! Я завтра утром уезжаю. Надо заехать ещё кое-куда… Я тебя отец выпорет и отнимет корону!

— Тони, ведь я люблю тебя! — взмолился он, не поддержав веселого тона.

— А что ты любишь? — вдруг строго спросила Тони. — Что?

— Тебя, тебя всю, с ног до головы!

— Нет, нет, так не пойдет. Подробнее! — потребовала она.

— Твой голос, улыбку… твой живот. Да — твой живот, ты так здорово танцевала!

— А еще?

— Ну все-все! Губы, нос, твои чудесные глаза… Знаешь, — твое лицо, огромное-огромное, как на тех рекламных щитах, что стоят вдоль автобанов плывет передо мной, куда бы я ни смотрел…

— И даже, когда смотришь на министров?

— Конечно! Когда смотрю на цветы, на синее небо, море и сейчас, знаешь, сейчас я вижу его на солнце… Оно уже поднимается, как тогда… Я буду встречать его с мыслями о тебе…

— Спасибо, любимый. Ты сказал мне что-то очень важное. Я обязательно буду думать о тебе, когда подойду к зеркалу, а ещё — как только здесь поднимется солнце!

Тони проснулась, когда солнце было уже высоко, бледным пятном пробиваясь сквозь высокую пелену облаков. За дверью шуршала юбками Дора, поджидая пробуждения «внучки».

— Старушка, мой завтрак в постель! — крикнула Антония, отложив ненужный колокольчик. И не ошиблась — дверь тотчас же отворилась.