Большущий

Красная краска, залившая лицо вдовы, опровергла ее внешнюю безмятежность. Однако, стоя рядом с Селиной, Первюс де Йонг наблюдал за торгами с видом человека, которого совершенно не касается происходящее. Верхняя Прерия глядела на него с нескрываемым ожиданием. Вдова прикусила алую губу и встряхнула головой. На многозначительную ухмылку аукциониста Первюс де Йонг ответил ровным взглядом незаинтересованного наблюдателя. Верхняя Прерия, Нижняя Прерия, Новый Гарлем – все присутствующие сидели в напряжении, как зрители в театре. Сейчас и в самом деле разыгрывалась драма перед теми, кому слишком редко приходилось испытывать подобные волнения.

– Джентльмены! – в голосе Адама Омса зазвучали слезливые нотки, какие бывают у человека скорее обиженного, чем разозлившегося. – Джентльмены!

Медленно, с безграничным уважением он приподнял уголок дамастной ткани, под которой скрывалось содержимое корзины, – поднял и заглянул внутрь с таким видом, будто там было припасено настоящее сокровище. Оценив увиденное, он театрально отпрянул – восхищенный, отчаявшийся и потрясенный одновременно. Закатил глаза. Причмокнул. Потер живот. Пантомима, которая со времен греческой драмы обозначает праздник желудка.

– Восемьдесят! – вдруг выкрикнул девятнадцатилетний Горис фон Вюрен, толстый и прожорливый сын преуспевающего фермера из Нового Гарлема.

Адам Омс потер свои ловкие ручки:

– Итак! Кто даст доллар? Доллар! Для такой корзины цена меньше доллара – просто оскорбление! – Он снова приподнял крышку, понюхал и сделал вид, что готов лишиться чувств. – Джентльмены, если бы здесь не сидела миссис Омс, я сам дал бы доллар! Доллар! Кто даст доллар? – Он наклонился вперед со своей самодельной трибуны: – Не вы ли готовы дать доллар, Первюс де Йонг?

Де Йонг невозмутимо посмотрел на него и даже не шевельнулся. Его безразличие передалось остальным, и пузатая корзинка вдовы сразу как будто бы усохла.

– Восемьдесят! Восемьдесят, джентльмены! Я хочу вам кое-что сообщить. Раскрою на ушко один секрет. – Худое лицо аукциониста засветилось лукавством. – Джентльмены, послушайте! В этой прекрасной корзине нет курицы. Там не курица. Там… – Драматическая пауза. – Там жареная утка!

Омс откинулся назад, промокнул лоб красным платком, высоко поднял руку. Последняя попытка.

– Восемьдесят пять! – прорычал толстый Горис фон Вюрен.

– Восемьдесят пять! Восемьдесят пять! Восемьдесят пять, джентльмены! Восемьдесят пять раз! Восемьдесят пять два! – Бах! – Корзина уходит к Горису фон Вюрену за восемьдесят пять центов!

Собравшиеся выдохнули. Но это был ветерок перед бурей. Сразу же поднялся вихрь разговоров, треск и грохот. Богатой вдове Парленберг придется есть свой ужин с сынком фон Вюрена, большим и толстым Горисом. А в дверях, болтая с учительницей, как будто они знакомы сто лет, стоит себе Первюс де Йонг с деньгами в кармане. Чем не театр?

Адам Омс был рассержен. Его лисье личико скривилось от злобы. Он гордился своей способностью паясничать, ведя торги. Однако его коронный номер принес всего лишь жалкие восемьдесят пять центов, притом, без сомнения, добавил ему врага в лице доходного клиента, вдовы Парленберг. Среди криков, аплодисментов и смеха Горис фон Вюрен вышел вперед получать свой приз. Огромная корзина была передана – увесистая, богатая ноша с удобной ручкой, которая обхватывала это круглое пузо, с белой салфеткой, такой блестящей от крахмала и утюга, что от нее отражался свет лампы над трибуной аукциониста. Когда Горис фон Вюрен подхватил этот груз, плечи его опустились. Содержимое корзины обещало насытить даже такого обжору, как он. Немного застенчивая, но все же торжествующая улыбка появилась на его полном румяном лице.

Адам Омс принялся копаться в куче корзин, стоявших у его ног. Его нос еще больше вытянулся, а худые руки слегка задрожали, когда он вытащил оттуда один небольшой предмет.

Выпрямившись, он вновь улыбнулся. Глаза его блестели. Деревянный скипетр призвал собравшихся к тишине. Аукционист высоко поднял руку. На кончиках пальцев он держал, изящно балансируя, маленькую обувную коробку Селины – белую, перевязанную красной лентой с воткнутой в бантик веточкой хвои. Дождавшись всеобщего внимания, он опустил руку, чтобы прочитать имя владелицы, и вновь, ухмыляясь, поднял коробку на всеобщее обозрение.

Омс ничего не говорил. Не переставая улыбаться, он держал коробку высоко над головой и поворачивался из стороны в сторону, чтобы всем было видно. Перед мысленным взором тех, кто сидел рядом с ним, все еще стояла только что разыгранная огромная корзинища, доверху наполненная едой. Контраст был слишком большой, слишком унизительный. Люди захихикали, потом их смех стал громче и наконец перешел в хохот. Адам Омс с молчаливой серьезностью открыл рот. Изящно отставив мизинец, он продолжал раскачивать коробочку слева направо. Глазки-бусинки тоже бегали туда-сюда. Он ждал, как истинный артист, пока смех достигнет своего апогея, и только тогда поднял руку, призывая к тишине. Скрипучее «хм», когда он прочистил горло, чуть было не заставило толпу снова расхохотаться.