Бомбы и бумеранги

Никита медленно оглянулся – Афанасий Озимых лежит на спине, раскинув руки. Глаза открыты и смотрят в небо. Кровь на груди и алая струйка в уголке рта. Бабр жив, стоит на коленях, лицо залито кровью – Андрюха закрывает его руками, кровь течет между пальцев, на одежду, тяжелыми каплями падает на землю… не понять, ему просто разбили нос, или рана тяжелая… не понять… Бабр медленно валится на бок, кто-то подходит к нему, приставляет винтовку к груди казака… Выстрел, ноги Андрюхи дергаются и замирают.

Никита снова закрыл глаза.

Сейчас наступит его черед. Они убьют всех, никого не отпустят. Зачем им отпускать свидетелей? Вот и его, и Дробина…

Никита спохватился, открыл глаза, оглянулся – Сергей Петрович тоже стоял на коленях возле Перебенди. Тот был еще жив, кровь хлестала из раны у него на шее, Дробин пытался ее остановить: руки, лицо, одежда, – все было в крови.

«Перебита артерия, – подумал Никита. – Ничего не получится у Дробина. Перебендя сейчас умрет. Вот прямо сейчас».

«…Я вон дитенков хочу вырастить, внучков дождаться», – сказал Перебендя.

«Жизнь для чего человеку дадена?» – спросил Перебендя.

«Чтобы жить, а не зазря ее тратить. Я, может, еще хочу и мир повидать», – сам себе ответил Перебендя. Там, у костра, за отрогом. Сутки назад.

А сейчас умирает. Умер.

Дробин посмотрел в лицо Перебенди, окровавленными пальцами опустил ему веки. Встал. Два темных силуэта заломили ему руки, быстро опутали их веревкой. Два темных силуэта. Просто две фигуры, вырезанные из черной бумаги. Никита вдруг понял, что специально отводит глаза в сторону, не смотрит им в лица, будто это может ему как-то помочь. Его в детстве учили не смотреть в глаза собакам, они от этого злятся, звереют…

– Я не смотрю в ваши глаза, – прошептал Никита.

Его тоже связали. Толкнули в спину и погнали по тропинке в сторону деревни. Несколько раз Никита падал, споткнувшись, с ужасом ожидал выстрела, но его только поднимали и гнали дальше. Все быстрее и быстрее. В деревню он уже почти вбежал, задыхаясь. Перед глазами плавали цветные пятна, легкие горели.

– Почему только двое? – спросил кто-то по-английски. Никита понял вопрос, он учил английский в гимназии и потом в университете. Мог говорить и все понимал. Хотя произношение у спросившего было странное. «Не островное», как говорил его преподаватель.

Ответ прозвучал тоже, наверное, на английском, но с таким диким акцентом, что Никита не смог ничего разобрать. Понял только слово «оружие».

– Вы идиоты! – крикнул первый. – Вам же было сказано – всех! Убивать только тех, кто сопротивлялся…

– Они сразу начали нас убивать, – прошептал Никита по-английски и повторил громче то же самое. И добавил: – Афанасия застрелили. Из-за дерева. И добили… Андрюху Бабра добили… он еще жив был…

Удар, вспышка перед глазами, падение… Никита не потерял сознания, сразу попытался встать. Как будто это было очень важно – встать.

– Пошли прочь! – крикнул первый. – Вон отсюда!

– Они убили урядника… – сказал Никита.

– Мне очень жаль, – неизвестный подошел ближе, держа в руке факел. – Мне на самом деле очень жаль, что так все получилось. Это хунхузы, джентльмены. Иметь с ними дело – все равно что спать в кровати, полной гремучих змей. Я приказал брать пленных, а они…

– Пленных? – спросил Дробин. – А разве мы не на территории Российской Империи?

Никита рассмотрел наконец чужака. Высокий, крепкий, с пышными усами. Возраст по внешнему виду определить трудно, с одинаковым успехом ему могло быть и сорок, и семьдесят – дубленая, красноватая в отсветах факела кожа, короткая военная прическа, волосы – полностью седые.

Нет, это не англичанин. Скорее – американец.

– Ну, если смотреть с этой точки зрения, то, конечно, все выглядит несколько… э-э… экстравагантно. Но все складывается так, что, хоть мы и в Российской Империи, но вы – в плену.

– Может, представитесь? – Дробин подошел ближе и почти в упор посмотрел в глаза американцу.

– Что? Да, конечно. Полковник Конвей. Джошуа Конвей, – американец пожал плечами. – Теперь вам стало легче? Значит, мы можем пройти в дом и спокойно поговорить. Вы, кстати, не хотите чаю? Я слышал, у вас это национальный напиток…

В дверях Дробин остановился. Замер на пороге. Потом медленно, словно нехотя, прошел внутрь, и Никита, шедший за ним, увидел Егорова.

Комната была освещена несколькими свечами, и было хорошо видно, что Антон Елисеевич сидит за накрытым столом. Руки не связаны, перед ним – чашка с чаем, самовар, блюдце с колотым сахаром, заварник и какие-то вполне съедобные на вид плюшки.

– Вечер добрый, – медленно произнес Дробин.

– Добрый, – совершенно без выражения ответил Егоров. – Кто еще остался в живых?

– Только мы.

Желваки вздулись на лице Егорова и пропали.

– А я предупреждал, – Конвей сел за стол и подвинул к себе чашку. – Я же говорил, что засада там стоит сразу с того момента, как вы прошли к деревне. И я приказал брать живыми всех, кто не сопротивлялся. Не смотрите на меня так. Есть правила игры. Проигравший почти всегда умирает. Короля не бьют, а вот пешки, слоны и прочая мелочь слетают с доски.