Бомж, или хроника падения Шкалика Шкаратина(СИ)

Но в это мгновение она тяжело вздохнула и напряглась. Стала что-то говорить. Женька наклонился к её губам. С трудом слышал слова "... Найди отца, сынок... Он хороший... не даст пропасть ... не русский, а звали ...Борисом. Фамилию не запомнила... Не то Сивкин... Кельсин... Китайская... какая-то фамилия. А вот примета есть...пригодится тебе... У него мизинец на руке маленький такой...культяпый. Найди отца, сынок...". Он надолго замолчала. И ещё более побледнела. И только дрожь на виске выдавала муку. Однажды вполне отчетливо произнесла.- Прости нас... с отцом, сынок...- И это были её последние слова.

Все последующие часы - и агония, и трагические приготовления, и поминальные действия, проводимые участливыми соседями, и даже короткие разговоры с Ленькой Бандитом, - Женька Шкаратин находился в странном состоянии не то равнодушия, не то сомнамбулизма. На попытки Анны Михайловны поучаствовать в его судьбе, на предложения Леньки (по просьбе все-той же учительницы) сходить на охоту, рыбалку, поехать, наконец, за соломой для коровы, отмалчивался, не обронив ни единой фразы. Анна Михайловна растерянно просиживала в пустом доме, боясь оставить его наедине с пустотой. Подтапливала печь, готовила еду. Женька тяготился ею. А спустя девять дней вдруг сказал:

- Я поеду... Вы живите тут... навсегда. - Встал и ушел, и уехал, не попрощавшись ни с кем.

Так Шкалик навсегда оставил родное село.

Глава десятая. Неприкаянный Цывкин

Смысл жизни - это жить...

Костя

Цывкин шоферил на стройке трассы "Абакан-Тайшет" последние дни. Он выстоял тут свою тысячу вахт и чертову дюжину приключений. Прошел космогонический путь от подсобного рабочего до шофера. Горел в "МАЗ"е, на биваке ночующей автоколонны, чудом "катапультировавшись" со спального места в сентябрьскую Бирюсу. Много часов провел в засаде на таежного зверя, и осенью и зимой, уступая лавры славы лишь бывалым загонщикам. Ходил на гольцы за золотым корнем, мечтая разбогатеть в одночасье.... Если можно было бы посчитать кровь, выпитую здесь кровососущими насекомыми, очевидно, он стал бы дважды почетным донором. Да и часы проведенные за баранкой, в колее таежной трассы, называемую "дорогой" только веселым маркшейдером Плугиным, запечатлелись в памяти на века. Он, не герой и не беглец, уходил со стройки не первым. Не со щемящей совестью. Но и не с чувством выполненного долга. Еще можно было повременить, потянуть лямку, подождать каких-то симптоматических знаков, подводящих жирную черту под этим этапом жизни, но.... Но таков уж Цывкин. "Решительный, как Буратино" - как определил веселый маркшейдер Плугин.

Никто не пробовал отговаривать. Но заговаривать и говорить многие стали без обычного дружелюбия. И одна лишь повариха Фроська, полная и " компактная", как березовый сутуночек, деваха, с обворожительной улыбкой в темных томных глазах, откровенно обьявила презрительный бойкот. "Ты чего хамишь?" - пробовал урезонить Борька. Но Фроська, покрываясь алой краской, небрежно плескала щи в чашку и только еще более борзела. "Фрося, так я ведь... всей душой..." - намекал Цывкин, но повариха досадливо поводила полным плечом и не поддавалась на провокации.

На днях должны были привезти аванс - и это был отправной момент бывшего "абакантайшетовца" Цывкина. Забыли уточнить: на какой именно неделе... Дни тянулись, как шпалы. Ждать было невтерпеж. Несбывшиеся ожидания вносили в Борькину душу осатанелость. Деньги не везли. Фроська подобрела и, по-прежнему, напускала туман в глазки...

Сегодня механик Тонкин подсадил в кабину "МАЗа" Кешку Шабалина, выпускника ремесленного училища из Провинска. "Постажируй". - коротко объяснил Тонкин. "Так я на два дня... - неопределенно возражал Борька. "Ну и чё?.." - Дал свое согласие щуплый стажер Кешка.

- Ещё вякнешь - скручу... в баранкин рог... - бесстрастно и грубо осадил Цывкин Кешку. И запустил двигатель, заглушая недвусмысленные напутствия Тонкина.

В Решоты за грузами он ходил, как к теще на блины: с удовольствием и досадой одновременно. В пути рулем владел какой-то добрый бес, шаловливый и виртуозный. Зеленое марево тайги, как пьянящий океан, накатывало на бойко бегущий грузовик и качало его в своей колыбели, словно одиноко тонущую шлюпку. Сердце молодого шофера готово было нырнуть в зеленый туман, раствориться в нем, и навсегда забыть трассу и всю её черно-белую реальность. Он млел от тихой радости путевых впечатлений и мысленно улыбался. Дорожное одиночество было мило и дорого, надолго избавляя от производственной суеты, успокаивало нервы.