Бонапарт. По следам Гулливера

Самое сложное капитан брал на себя: прикончив императорского мамелюка Рустана, он должен был лично заколоть «узурпатора». Однако десять минут будто подменили старикана Мюллера: переминаясь с ноги на ногу, он явно передумал вписывать свое имя не только в пантеон героев, но даже в список отличившихся в последнем бою. Вспомнив жену и детишек, он вдруг чертовски захотел жить! Казалось, капитан желал сейчас только одного: чтобы о нем вдруг все позабыли. Кто-то хихикнул: старикашка просто струсил, хорошо, что не обмочил штаны…

Тем не менее каждый понимал: не тот момент, чтобы дурачиться. Следовало действовать!

– Давай ты! – кричит капитан Мюллер французу.

– Нет уж! – отказывается майор Лапи, отводя глаза. – Я бы, конечно, мог… но, боюсь, мои подчиненные вряд ли поймут… Ведь они так любят своего Императора!

Патовая ситуация разрешилась сама по себе. Правда, не без помощи находчивого графа де Коленкура. Выйдя из дома, он нос к носу столкнулся с враждебно настроенными гвардейцами. Вид окруживших его людей не предвещал ничего хорошего. Граф быстро смекнул, что затевается неладное. Коленкур знал, что во время ужасного отступления, как ему рассказывали, случались страшные вещи; например, из трех шедших поутру солдат к вечеру оставалось двое: замерзшего по пути однополчанина съедали его товарищи… Так что бунт витал в воздухе. Поэтому, быстро оценив обстановку, генерал Коленкур, хлопнув в ладоши, приказал гвардейцам:

– В путь, господа! Наш марш продолжается!..

Тем ничего не оставалось, как, козырнув, разойтись.

Впереди всех ждала нелегкая дорога…

* * *

Наполеон ничего этого не знал. 23 ноября (5 декабря) он вызвал к себе Мюрата и приказал:

– Итак… от великого до смешного – один шаг. Принимай армию, маршал. Я уезжаю в Париж собирать новую. И пусть нас судят потомки…

Мюрат, склонив голову, ничего не ответил. Маршал все понял: его нынешняя роль – это роль бедняги Клебера из египетской драмы[230]. А в том, что драма продолжится и впереди Великую армию ждет летальный исход, уже никто не сомневался…

Даже маршал – солдат Императора! Когда повозка Бонапарта тронулась в путь, Иоахим Мюрат вместе с гвардией торжественно приветствовал своего господина:

– Vivat L’empereur! Vivat L’empereur!..

Генерал-майор русской армии Киприан Крейц: «От Борисова до Вильно морозы были весьма суровы, и здесь по большей части французы перемерзли. Они погибли больше от голода, изнурения, беспорядка, грабительств и потери всякой дисциплины, а кавалерия – от тех же причин и от весьма дурной и безрассудной ковки лошадей».

«8-го декабря пришли в город Ошмяны, – вспоминал артиллерийский офицер Илья Радожицкий. – В стороне от большой дороги при городе навалено было в снегу несколько сотен обнаженных трупов. Это была для нас последняя картина бедствий, постигших неприятеля: различное положение скорченных тел, искривленные лица, сжатые кулаки, иногда оскаленные зубы, выпуклые, блестящие глаза – все это резкою печатью выражало ужасные страдания и последние муки погибших. Тела были навалены одно на другое в таком положении, как люди в борьбе со смертью замерзали: иной сидел, оскалив зубы, другой стоял с поднятым кулаком, третий с распростертыми руками глядел, выпучив глаза, иной лежал на спине, поднявши ноги, а иной стоял на голове вверх ногами. Вид человеческих тел, превращенных в столь искаженных истуканов лютым морозом, приводил в содрогание сердце каждого зрителя и заставлял с ужасом отходить от этого живого кладбища».

С Императором в Париж отправятся двести человек гвардейцев. Так приказал он сам. Вместе с ним в дормез[231] садятся граф Дарю и Арман де Коленкур. И еще секретарь Райневаль. Итак, в дормезе трое – Дарю, Коленкур, Райневаль. А где же Бонапарт? Тс-с… Его нет. Есть только эти трое. Ибо секретарь Райневаль – и есть… Император[232].