Бонапарт. По следам Гулливера

Оказалось, что волосы на голове женщины уже были острижены. (Волосы по просьбе королевы остригла дочь смотрителя Боля.) В то же самое время Мария-Антуанетта протянула палачу руки, чтобы он их связал. От услуг подошедшего к ней аббата королева отказалась.

Пока, как заметил Сансон, вдова Капета держалась достаточно мужественно. Однако когда вышли в тюремный двор, на лице женщины мелькнул ужас: она увидела «позорную телегу». Тем не менее вдове удалось быстро справиться с испугом; она смело встала на кем-то подставленный стул и оказалась в телеге. Когда рядом расположились Сансоны, кавалькада тронулась в путь.

Где-то на полпути толпы возмущенного народа вдруг перекрыли телеге дорогу, возникла давка. Испуганная лошадь, тревожно заржав, встала. Народ напирал. Отовсюду неслись гневные крики:

– La mort!!!

– Смерть австриячке!..

– Тиранку на гильотину!!!

Сансоны, пересев с козел, встали рядом с королевой. Какой-то офицер, пробившийся сквозь охрану к телеге, поднес к ее лицу здоровенный кулак, но был остановлен оказавшимся поблизости аббатом. Однако Марию-Антуанетту происходившее вокруг, казалось, совсем не трогало. Взирая с повозки с поистине королевским величием, идущая на смерть королева, хотела она этого или нет, своим взглядом успокаивала даже самых буйных. Отвага заставляет себя уважать. Через несколько минут путь был свободен; телега, жалобно заскрипев, тронулась. В следующий раз повозка остановилась недалеко от эшафота – аккурат напротив главной аллеи, ведущей к Тюильри. И тут королева не выдержала. Внезапно побледнев, она как-то жалко всхлипнула, поглядела в сторону дворца и прошептала:

– Дочь моя! Дети мои!..

Чем ближе повозка приближалась к площади Революции, тем спокойнее становилась королева. Вот и эшафот. Телега, дернувшись, остановилась. Замешкавшись на секунду, королева вдруг услышала за спиной чей-то голос:

– Смелее!

Вздрогнув от неожиданности, Мария-Антуанетта обернулась к Сансону и по его сострадательному взгляду поняла все: палач хотел ободрить приговоренную к смерти.

– Благодарю вас, сударь…

Палач помог ей сойти с повозки, даже попытался взять под руку, но та отказалась:

– Не нужно. Слава Богу, у меня еще достаточно сил дойти самой…

Мария-Антуанетта взошла на эшафот с тем же величием, с каким, будучи королевой Франции, ходила по дворцовым коридорам и паркам Версаля. Гневные крики толпы в тот момент были для нее не более чем бессильные волны в глазах командира судна на капитанском мостике. Волны приходят и уходят – королева остается в веках!

Появление Марии-Антуанетты у платформы гильотины привело толпу в некоторое смущение; крики и гвалт стали постепенно стихать. Глаза каждого были устремлены на лицо жертвы – спокойное и торжественное. Никаких слез и стенаний. Они еще не поняли, что эта женщина уже больше находилась там, нежели здесь, рядом с ними. И этот миг – последний в ее земной жизни – следовало прожить достойно.

Когда помощники палача стали привязывать жертву к доске гильотины, из груди королевы вырвались предсмертные слова:

– Прощайте, дети. Я ухожу к вашему отцу…

Доска опрокинулась. Через мгновение просвистел нож гильотины…

Из толпы кто-то выкрикнул:

– Да здравствует Республика!

Сансон не стал прикасаться к отрубленной голове. Это сделал один из его помощников, который, пронеся ее по краю эшафота, показал черни. Кто-то упал в обморок. Вид подрагивающих ресниц на мертвом лице оказался не для слабонервных. Приоткрытые глаза, зашептались в толпе, плохая примета…

Примета и правда оказалась плохая. После Марии-Антуанетты на эшафот прошествуют те, кто ее туда отправил. Один за другим. Как на параде абсурда. Впрочем, разве Французская революция не показала себя настоящим абсурдом?..

* * *

Девяносто третий год дал отмашку всеобщей резне. Истребление себе подобных, в отличие, скажем, от Варфоломеевской ночи за два столетия до этого, было не стихийным, а вполне легитимным и постепенным; а еще (смех один!) проводилось в судебном порядке. Разгул сумасшествия. Кровавый пир во время демократической чумы. Демократия, доведенная до бесшабашности. А знаменатель один: Революция, пожирающая своих детей…

За каких-то несколько лет буквально из небытия, из провинциальной безвестности страна вытряхнула на вершину событий недоучившихся адвокатов, проворовавшихся чиновников, мелких лавочников – всех тех, кто очень скоро уже сам встряхнет эту страну так, что не останется живого места. Францию сделают посмешищем и чудовищем мира. Санкюлота будут отождествлять с каннибалом; король станет олицетворением отрубленной головы. И все они – еще вчера такие мирные лавочники, адвокаты, неудачники, до поры до времени ждавшие своего часа. Звездного и кровавого, как планета Марс.