Борьба за Рейн

Я не утруждаю себя криком. Они не услышат меня из-за рева двигателей. Делаю вид, что ударяю его в грудь и пытаюсь оттолкнуться ногой от ограды, в то время, как он удерживает меня на месте.

Уэс разрывает спереди мой топ наполовину и хватает меня за грудь, когда первый мотоцикл проезжает мимо.

И, вопреки здравому смыслу, я смотрю на «Бонис».

Шайка сумасшедших, кажется, движется с замедленной скоростью, наблюдая за шоу. Их некогда хромированные чопперы и блестящие черные мотоциклы покрыты неоново-оранжевыми черепами, костями и окровавленными, горящими частями тел, как и их куртки и толстовки. На каждом следующем уроде шлем или маска еще более устрашающая, чем на предыдущем. Черепа с ирокезами в брызгах люминесцентной крови оглядывают нас, проезжая мимо. Они держат наготове мачете, бейсбольные биты, усеянными гвоздями и обрезы.

Они глумятся надо мной, когда я кричу – на этот раз по-настоящему. Отталкиваю Уэса, вырываюсь и бросаюсь бежать.

Удовлетворенные нашим выступлением, «Бонис» движутся дальше по шоссе, а Уэс гонится за мной, хватает меня за запястье, разворачивает и прижимает к себе.

Он целует меня так же яростно, как в тот день, когда я вытащила его из горящего дома Реншоу.

Может, я и знаю все улыбки Картера, но быстро изучаю все поцелуи Уэса.

Это его поцелуй после опыта близкого к смерти.

Ненавижу такой поцелуй.

Ненавижу «Бонис».

Ненавижу этот новый мир.

Но больше всего ненавижу то, как приятно солнце согревает кожу прямо сейчас, потому что, когда мы вернемся внутрь, я почти уверена, мне не доведется ощутить это вновь.

***

Six Flags* – в переводе означает «Шесть Флагов». Это американская корпорация парков развлечений.

ГЛАВА

XXIII

5 мая. Уэс

– Пристав, выведите обвиняемых (the accused)!

Губернатор Гондон с каждым новым включением всё больше походит на ведущего телеигры. Он взмахивает своей свиной рулькой, называемой рукой, и указывает на пятерых осужденных, которых выводят из здания Капитолия – все связаны, с кляпами во рту и запакованы в одинаковые комбинезоны из мешковины; он напоминает Ванну Уайт, открывающую главный приз дня на «Колесе фортуны».

Захватив вилкой яичницу, отправляю ее в рот и запиваю прокипяченной дождевой водой. В то же время наблюдаю, как виновных проводят мимо уже посаженных кровопьющих саженцев. Должно быть, вчера, пока нас не было, произошла еще одна казнь, потому что теперь в Плаза-парке растут три молодых дубка.

Через несколько минут их станет восемь.

Рейн гоняет еду по тарелке, стоящей рядом со мной, пока зачитывают преступления, совершенные обвиняемыми. Это еще несколько работников больницы, которые отказались отключить аппарат жизнеобеспечения; женщина, которая продолжала кормить своего мужа-инвалида через трубку; и мать, которая спасла жизнь своего ребенка с помощью эпипена после того, как у него произошла аллергическая реакция на укус пчелы.

Сейчас это считается тяжким преступлением, а убийство и изнасилование узаконены.

Охренеть.

Как раз перед тем, как первый из обвиняемых произносит свои последние слова, я закрываю уши Рейн руками. Она не смотрит трансляцию – ее взгляд приклеен к нетронутому завтраку с того момента, как включился телевизор, но я знаю, что она слушает.

Рейн поднимает большие голубые глаза, и на мгновение мне кажется, что нас только двое в зале.

Бах!

Звук от падения тела на дно ямы отдается в сердце, но я заставляю себя выдавить улыбку.

Бах!

Я провожу большими пальцами по ее щекам, очень осторожно касаясь правой стороны, где теперь красуется приличный фиолетово-зеленый синяк.

Бах!

Третий заключенный получает пулю между глаз, а меня затягивает в ее глаза. Уголки ее полных розовых губ подергиваются, как будто она хочет улыбнуться в ответ, но вместо этого они опускаются, как и ее взгляд.

Бах!

И я не могу упрекнуть ее. Я, наверное, один такой ублюдок, который может улыбаться, когда людей казнят в прямом эфире.

Бах!

Потому что я единственный ублюдок, который видит ее лицо, пока это происходит.

Квинт, сидящий напротив нас, с отвращением отодвигает свою тарелку и прикрывает рот ладонью, в то время как Ламар тупо пялится на экран, как будто он просто смотрит очередной дешевый фильм ужасов.

Я прижимаю голову Рейн к груди, радуясь тому, что она не сходит с ума и, что она здесь со мной, а не лежит на дне ямы в Плаза-парке. А еще у меня начинает возникать ощущение, что казни – не единственное, на что глазеет народ в ресторане.

Я поднимаю глаза и вижу, что родители Картера, сидящие через несколько столиков от нас, смотрят в нашу сторону. Его сестра в накладных наушниках играет на чьем-то телефоне – без сомнения, это всё для того, чтобы уберечь ее от происходящего на экране. Ее родители выглядят не очень-то счастливыми. У миссис Реншоу хватает южного чувства приличия, чтобы отвернуться, но отец Картера выдерживает мой взгляд, кажется, несколько часов. В его опухших, налитых кровью глазах нет вызова – старый ублюдок едва может ходить; в них только глубокая печаль.

Мне знакомо это чувство. Я уже терял её.