Борджиа

Уже наступила ночь, когда закончился этот то ли обед, то ли ужин. Сотрапезники последовательно рассмотрели и отвергли кучу проектов. В конце концов они решили все втроем отправиться в Тиволи и там действовать сообразно обстоятельствам.

На следующее утро, едва рассвело, Рагастен, Макиавелли и Санцио отправились в путь в сопровождении Спадакаппы. Рагастен обдумывал план атаки, Рафаэль предавался унылым мыслям, Макиавелли пытался вспомнить план папской виллы, которую он имел случай посетить.

Вскоре поднялось солнце и осветило горизонт. Рагастен встряхнулся, как птица после бури.

– Черт побери! – сказал он. – Мы словно провожаем в последний путь мертвеца. А между тем мы едем бороться за жизнь, за юность, за любовь!.. Как подумаю, ведь это прекрасное солнце могло освещать мою казнь! Ведь именно сегодня мне должны были отрубить кисти рук и голову… А знаете, о чем я думаю?

– Скажите! – попросил Макиавелли.

– Я думаю о бедном римском палаче. Честное слово, я его жалею. Этот парень не должен питать ко мне нежные чувства. Еще бы! У него украли законный доход: кисти рук и голову… Главный приглашенный прислал в последний момент свои извинения. Какая бестактность! Это может отбить охоту к ремеслу головосека…

Макиавелли и Рафаэль не могли не улыбнуться

– Нам остается, – продолжал Рагастен, – отбить у Родриго Борджиа охоту к ремеслу похитителя. Чума тебя возьми, синьор папа, эта милашка не для тебя… Но к делу! Мы на верном пути?

– Мы никуда не свернем, – сказал Макиавелли.

– Спасибо, друг, – отозвался Санцио. – Ваша рука крепка, ваш разум бодрствует. Вы оба оказываете услугу бедному влюбленному, которого не знаете… Как я смогу отблагодарить вас?

– Вы нарисуете на доске мой профиль. Я дам вам немножко счастья, а вы мне подарите бессмертие!.. Я еще и останусь должен вам.

Столь деликатная похвала – это формальное подтверждение того, что Рагастен хочет вернуть художнику счастливую долю, произвели невыразимое впечатление на Рафаэля.

– Шевалье, – воскликнул он, наша дружба на всю жизнь!

– Надеюсь на это! – ответил Рагастен.

Прошло два часа, как они покинули Флорентийскую дорогу и, по указанию Макиавелли, направились к гряде гор, похожих на гигантских апокалиптических лошадей.

– Тиволи! – внезапно сказал Макиавелли.

Рукой он указал на скопление белых домиков, выглядывающих из обильной зелени садов, которые нависали над пропастями, в самой глубине которых с грохотом катились вспененные речки. Они остановились. Рафаэль возбужденно разглядывал это селение, куда привези его молодую жену, словно в гнездо стервятника, прилепившееся на обрывистых скалах.

– Смотри, – показал ему Макиавелли, – видишь там, слева от нас глубокое обрывистое ущелье?.. Видишь?.. Воды Анио таятся в этой пропасти, и грохот реки долетает до нас…

– Вижу…

– А видишь на краю пропасти коринфские колонны, оплетенные плющом?.. Это все, что осталось от храма Сивиллы…

– Вижу… Ну и что?.. Говори!

– Так вот, там, направо от храма, примерно в тысяче шагов от обрыва, видны постройки, затененные кипарисами и смоковницами, окруженные шикарным садом с высокими стенами…Это и есть вилла папы Александра!..

– Розита! – глухо повторил Рафаэль, протягивая руки к элегантной вилле, скрывавшей за своей привлекательностью и прекрасными цветами драму.

Охваченные жалостью, Рагастен и Макиавелли увели несчастного молодого человека. Час спустя все трое въехали в маленький городок Тиволи и остановились в уединенной гостинице.

XXIX. Старость борджиа

Вилла, к которой в отчаянии протягивал руки Рафаэль Санцио, представляла собой обширный летний дом, где все было предназначено для отдыха ума и удовольствия глаз.

В саду, под массивом гранатовых кустов, в глубине которого мраморный Амур играл с кривоногим Сатиром, сидела девушка на скамье из розового гранита. Она устало переплела руки. Ее затуманенные прекрасные глаза, на которые порой набегали слезы, бездумно блуждали по окружающим красотам, ни на чем не останавливаясь. Это была Розита. Недалеко от нее расположилась дородная матрона лет сорока, которая наблюдала за каждым движением девушки. А позади матроны, спрятавшись в гуще листвы, сторожили двое мужчин, готовых прийти на помощь по первому зову.

Вот уже четыре дня, как девушка томилась взаперти на вилле Тиволи. Она тщетно пыталась понять, что же произошло. Почему ее привезли сюда? И для кого осуществили это наглое похищение?

Она не знала, не понимала! Если бы она, по меньшей мере, могла плакать! Если бы она могла позволить говорить своему сердцу и смягчить свою боль слезами!

Но нет. Эта женщина не покидает ее, всегда находится рядом. Даже ночью она не остается одна: матрона, слащавая тюремщица, ждет, пока она не закроет глаза, а тогда устраивается рядом, на диване.

Что станется с Рафаэлем?

Этот вопрос беспокоит ее, томит. В нем отражается весь ужас ее положения. Он сжигает ее сердце и губы… И тем не менее ни на одно мгновение ей не приходила в голову мысль спросить об этом у сторожившей ее женщины. Эта женщина внушала ей страх.